Вертинский это бред это сон это снится

Все, что осталось.

Это все, что от Вас осталось,-
Пачка писем и прядь волос.
Только сердце немного сжалось,
В нем уже не осталось слез.

Вот в субботу куплю собаку,
Буду петь по ночам псалом,
Закажу себе туфли к фраку…
Ничего. Как-нибудь проживем.

Все окончилось так нормально,
Так логичен и прост конец:
Вы сказали, что нынче в спальню
Не приносят с собой сердец.

Вертинский А. 1918

Голова мадам Сент Ламбаль (de Lamballe).

Это гибкое, страстное тело
Растоптала ногами толпа мне
И над ним надругалась, раздела …
И не тело
Не смела
Взглянуть я …
Но меня отрубили от тела,
Бросив лоскутья
Воспаленного мяса на камне …

И парижская голь
Унесла меня в уличной давке,
Кто – то пил в кабаке алкоголь,
Меня бросив на мокром прилавке …

Куафер меня поднял с земли,
Расчесал мои светлые кудри,
Нарумянил он щеки мои,
И напудрил …

И тогда, вся избита, изранена
Грязной рукой
Как на бал завита, нарумянена,
Я на пике взвилась над толпой
Хмельным тирсом …
Неслась вакханалия.
Пел в священном безумье народ.
И, казалось, на бале в Версале я …
Плавный танец кружит и несет …

Точно пламя, гудели напевы,
И тюремною узкою лестницей
В башню Тампля к окну королевы
Поднялась я народною вестницей …

Волошин. М. 1942

Дансинг-гёрл.

Это бред. Это сон. Это снится…
Это прошлого сладкий дурман.
Это Юности Белая Птица,
Улетевшая в серый туман…

Вы в гимназии. Церковь. Суббота.
Хор так звонко, весенне поет…
Вы уже влюблены, и кого-то
Ваше сердце взволнованно ждет.

И когда золотые лампады
Кто-то гасит усталой рукой,
От высокой церковной ограды
Он один провожает домой.

И весной и любовью волнуем,
Ваши руки холодные жмет.
О, как сладко отдать поцелуям
Свой застенчивый девичий рот!

А потом у разлапистой ели,
Убежав с бокового крыльца,
С ним качаться в саду на качели –
Без конца, без конца, без конца…

Это бред! Это сон! Это снится!
Это юности сладкий обман!
Это лучшая в книге страница,
Начинавшая жизни роман!

Дни бегут все быстрей и короче,
И уже в кабаках пятый год
С иностранцами целые ночи
Вы танцуете пьяный фокстрот.

Беспокойные жадные руки
И насмешка презрительных губ,
А оркестром раздавлены,- звуки
Выползают, как змеи, из труб.

В барабан свое сердце засунуть –
Пусть его растерзает фокстрот!
О, как бешено хочется плюнуть
В этот нагло смеющийся рот!

И под дикий напев людоедов,
С деревянною маской лица,
Вы качаетесь в ритме соседа
Без конца, без конца, без конца…

Это бред! Это сон! Это снится!
Это чей-то жестокий обман!
Это Вам подменили страницы
И испортили нежный роман!

Вертинский А. 1937

Девочка с капризами.

Мы читаем Шницлера. Бредим мы маркизами.
Осень мы проводим с мамой в Туапсе.
Девочка с привычками, девочка с капризами,
Девочка не “как-нибудь”, а не так, как все.

Мы никем не поняты и разочарованы.
Нас считают маленькой и теснят во всем.
И хотя мы мамою не очень избалованы,
Все же мы умеем поставить на своем.

Из-за нас страдают здесь очень-очень многие.
Летом в Евпатории был такой момент,
Что Володя Кустиков принял грамм цикория.
Правда, он в гимназии, но почти студент.

Платьица короткие вызывают страстные
Споры до истерики с бонной и мама.
Эти бонны кроткие- сволочи ужасные.
Нет от них спасения. Хуже, чем чума!

Вечно неприятности. Не дают возможности,
Заставляют волосы распускать, как хвост.
Что это, от глупости иль от осторожности?
А кузен Сереженька все острит, прохвост!

Он и бонна рыжая целый день сопутствуют.
Ходишь, как по ниточке,- воробей в плену!..
Девочка с капризами, я Вам так сочувствую.
Вашу жизнь тяжелую я один пойму!

Вертинский А.

Девочка с моря.

Девочка тонкие ножки в море мочила,
Девочка тихо, тихонько что-то у моря просила…
Первую тайну вверяла простору свободной стихии.
Мягко волны катились, ласкаясь, живые.

Море звенело, играло, струилось, бурлило и пело.
Морю до девочки не было дела.
Но, улыбаяся, голые ножки ее целовало
И обещало, целуя, все обещало.

Новиков. Н.

Детский городок.

Строили дети город новый
Из морских голубых камней.
Догорал над ними закат лиловый,
Замирал в лесу соловей.

И один сказал: “Мы тут вал нароем,
Никого не допустим к нам –
Ни людей, ни зверей, и дома построим
Мы для тех, кто без пап и мам!

А другой ответил: “Нас очень много,
Этот город нам будет мал.
А давайте мы лучше попросим Бога,
Чтобы он нас к себе забрал.

Мы из солнца костер разведем над небом,
Будем шапкой луну тушить
И Большую Медведицу черным хлебом
Будем мы по ночам кормить.

Там есть ангелы. Вроде как люди, но- птицы.
Пусть они нас научат летать…”
“А ты знаешь, что там надо много молиться,
А когда же мы будем играть?”

Это третий сказал. И добавил строго:
“Этим ангелам я не рад.
Вот они мне уже оторвали ногу –
Бомбу бросили с неба в ребят…”

Они замолчали. Умолк в печали,
Захлебнувшись от слез соловей.
И, шипя как змеи, волны смывали
Недостроенный город детей…

Вертинский А. 1946

Джимми-пират.

Я знаю, Джимми, – Вы б хотели быть пиратом,
Но в наше время это невозможно.
Вам хочется командовать фрегатом,
Носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом,
Вам жизни хочется опасной и тревожной.

Вам хочется бродить по океанам
И грабить шхуны, бриги и фелуки,
Подставить грудь ветрам и ураганам,
Стать знаменитым “черным капитаном”
И на борту стоять, скрестивши гордо руки…

Но, к сожалению… Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе “Гватемале”.
На триста лет мы с Вами опоздали,
И сказок больше нет на этом скучном свете.

Вас обижает мэтр за допитый коктейль,
Бьет повар за пропавшие бисквиты.
Что эти мелочи, – когда мечты разбиты,
Когда в двенадцать лет уже в глазах печаль!

Я знаю, Джимми, если б были Вы пиратом,
Вы б их повесили однажды на рассвете
На первой мачте Вашего фрегата…
Но вот звонок, и Вас зовут куда-то…
Прощайте, Джимми,- сказок нет на свете!

Вертинский А. 1935

Джонни.

Увы, на жизни склоне
Сердца все пресыщенней,
И это очень жаль…
У маленького Джонни –
Горячие ладони
И зубы, как миндаль.

У маленького Джонни
В улыбке, в жесте, в тоне
Так много острых чар…
И чтоб ни говорили
О баре “Пикадилли”,
Но – это славный бар.

Но ад ли это? рай ли?
Сигары и коктейли,
И кокаин подчас…
Разносит Джонни кротко,
А денди и кокотки
С него не сводят глаз.

Но Джонни – он спокоен.
Никто не удостоен…
Невинен алый рот.
В зажженном им пожаре
На “Пикадилли” в баре
Он холоден, как лед.

Как хрупки льдины эти…
Однажды на рассвете,
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая,
В потоке горностая
Туда вошла… она –

Бессонницей томима,
Усталая от грима.
О, возраст, полный грез…
О, жажда, ради Бога,
Любить еще немного
И целовать до слез.

Кто угадает сроки?
На табурет высокий
Присела у окна.
В почтительном поклоне
Пред ней склонился Джонни,
Он ей принес вина…

С тех пор прошли недели,
И ей уж надоели
И Джонни, и миндаль.
И выгнанный с позором,
Он нищим стал и вором,
И это очень жаль.

Инбер. В.

Дни бегут.

Сколько вычурных поз,
Сколько сломанных роз,
Сколько мук, и проклятий, и слез!

Как сияют венцы!
Как банальны концы!
Как мы все в наших чувствах глупцы!

А любовь- это яд.
А любовь- это ад,
Где сердца наши вечно горят.

Но дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она.

Но зато, разлюбя,
Столько чувств загубя,
Как потом мы жалеем себя!

Как нам стыдно за ложь,
За сердечную дрожь,
И какой носим в сердце мы нож!

Никому не понять,
Никому не сказать,
Остается застыть и молчать.

А… дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она…

Вертинский А. 1932

Дорогая пропажа.

Самой нежной любви наступает конец,
Бесконечной тоски обрывается пряжа…
Что мне делать с тобой, с собой, наконец,
Как тебя позабыть, дорогая пропажа?

Скоро станешь ты чьей-то любимой женой,
Станут мысли спокойней и волосы глаже.
И от наших пожаров Весны голубой
Не останется в сердце и памяти даже.

Будут годы мелькать, как в степи поезда,
Будут серые дни друг на друга похожи…
Без любви можно тоже прожить иногда,
Если сердце молчит и мечта не тревожит.

Но когда-нибудь ты – совершенно одна –
Будут сумерки в чистом и прибранном доме,
Подойдешь к телефону – смертельно бледна –
И отыщешь затерянный в памяти номер.

И ответит тебе чей-то голос чужой:
“Он уехал давно, нет и адреса даже…
” И тогда ты заплачешь: “Единственный мой!
Как тебя позабыть, дорогая пропажа!”

Волин. М. и Вертинский. А. 1943

Дорогой длинною.

Ездили на тройках с бубенцами,
А вдали мелькали огоньки…
Мне б сейчас, соколики, за вами,
Душу б мне развеять от тоски.

Припев:

Дорогой длинною
И ночью лунною,
Да с песней той,
Что в даль летит, звеня,
И с той старинною,
С той семиструнною,
Что по ночам так мучила меня!

Так, живя без радости, без муки,
Помню я ушедшие года
И твои серебряные руки
В тройке, улетевшей навсегда.

Припев,

Дни идут, печали умножая,
Мне так трудно прошлое забыть.
Как-нибудь однажды, дорогая,
Вы меня свезете хоронить.

Припев.

Стихи К. Подревского в обработке А. Вертинского

Доченьки.

У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня.
Все, над чем я смеялся когда-то,
Все теперь восхищает меня!

Жил я шумно и весело – каюсь,
Но жена все к рукам прибрала,
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.

Я был против. Начнутся пеленки…
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!

И теперь с новым смыслом и целью
Я, как птица, гнездо свое вью
И порою над их колыбелью
Сам себе удивленно пою: –

Доченьки,доченьки,
Доченьки мои!
Где ж вы мои ноченьки,
Где вы соловьи?..

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих,
И что самое главное – это
То, что Родина будет у них!

Будет дом. Будет много игрушек.
Мы на елку повесим звезду.
Я каких-нибудь добрых старушек
Специально для них заведу.

Чтобы песни им русские пели
Чтобы сказки ночами плели,
Чтобы тихо года шелестели,
Чтобы детства – забыть не могли!

Правда, я постарею немного,
Но душой буду юн как они!
И просить буду доброго Бога,
Чтоб продлил мои грешные дни.

Вырастут доченьки Доченьки мои…
Будут у них ноченьки, Будут соловьи!
А закроют доченьки Оченьки мои,
Мне споют на кладбище Те же соловьи!

Вертинский А. 1945

Дочери Марианне (Биби).

Биби цветы полагаются.
Они не бодаются, не кусаются!
И когда вырастешь ты.
Пускай тебе носят цветы
И мужчины, и мальчики –
И целуют твои милые пальчики!

Вертинский А.

Дым без огня.

Здесь зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.
Я не верю, что в эту страну забредет Рождество.
По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке
И в снегах голубых за окном мне поет Божество!

Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,
А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть
И молиться у старых притворов печально и тонко
Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!

Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки,
Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня
Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки,
И что все это – так… пустяки… просто дым без огня!

Вертинский А. 1916

Ее письмо на фронт.

Если будешь ранен, милый, на войне,
Напиши об этом непременно мне.
Я тебе отвечу
В тот же самый вечер.
Это будет теплый, ласковый ответ:
Мол, проходят раны
Поздно или рано,
А любовь, мой милый, не проходит, нет!

Может быть, изменишь, встретишься с другой –
И об этом пишут в письмах, дорогой! —
Напишу… Отвечу…
Ну, не в тот же вечер…
Только будь уверен, что ответ придет:
Мол, и эта рана,
Поздно или рано,
Погрущу, поплачу… все-таки пройдет!

Но в письме не вздумай заикнуться мне
О другой измене — клятве на войне.
Ни в какой я вечер
Трусу не отвечу.
У меня для труса есть один ответ:
Все проходят раны
Поздно или рано,
Но презренье к трусу не проходит, нет!

Уткин. И. 1943

Ее простое желание.

Мне бы вот частушки бы задорно выкликать,
А тебе на хриплой на гармонике играть.
И, уйдя обнявшись на ночь за овсы,
Потерять бы ленту мне да из тугой косы!

Мне бы вот ребеночка твоего качать,
А тебе полтинничек бы в сутки выручать.
Да ходить на кладбище в поминальный день,
Да смотреть на белую, на Божию сирень!

Ахматова. А. 1943

Есть слова, как монеты истертые.

Есть слова, как монеты истертые.
Как средь ярких цветов травы сорные,
Неживые, пустые и мертвые:
“Вы сгубили меня, очи черные!”

И, увы, неожиданно ясная
Мысль пронзает сознанье, упорная,
Что погиб ни за что, понапрасну я,
Что сгубили меня очи черные!

Вертинский А. 1940. Шанхай

Желтый ангел.

В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою.

Звенят, гудят джаз-баны
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.

А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,
Где в испуге даже дети убегают от меня.
Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным,
И в лучах моей короны умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-баны,
Танцуют обезьяны
И бешено встречают Рождество.
А я, кривой и пьяный,
Заснул у фортепьяно
Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,
Уходят музыканты,
И елка догорела до конца.
Лакеи тушат свечи,
Давно замолкли речи,
И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел
И сказал: “Маэстро, бедный. Вы устали. Вы больны.
Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго.
Даже в нашем добром небе были все удивлены”.

И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи,
Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда.
А высоко в синем небе догорали Божьи свечи
И печальный желтый Ангел тихо таял без следа.

Вертинский А. 1934

Жене Лиле.
в день девятилетия нашей свадьбы

Девять лет. Девять птиц-лебедей,
Навсегда улетевших куда-то…
Точно девять больших кораблей.
Исчезающих в дымке заката.

Что ж, поздравлю себя с сединой,
А тебя – с молодыми годами,
С той дорогой, большой и прямой,
Что лежит, как ковер голубой,
Пред тобой. Под твоими ногами.

Я – хозяин и муж и отец.
У меня обязательств немало.
Но сознаюсь тебе наконец:
Если б все начиналось сначала,
Я б опять с тобой стал под венец!

Чтобы ты в белом платье была,
Чтобы церковь огнями сияла,
Чтобы снова душа замерла
И испуганной птицей дрожала,
Улетая с тобой- в купола!

Уплывают и тают года…
Я уже разлюбил навсегда
То, чем так увлекался когда-то.
Пережил и Любовь, и Весну,
И меня уже клонит ко сну,
Понимаешь? Как солнце к закату!

Но не время еще умирать.
Надо Родине честно отдать
Все, что ей задолжал я за годы,
И на свадьбе детей погулять,
И внучат – писенят – покачать.
И еще послужить для народа.

Вертинский А. 1951

За кулисами.

Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,
А за Вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
Потихоньку ругали меня.

Кто-то злобно шипел: “Молодой, да удаленький!
Вот кто за нос умеет водить”.
И тогда Вы сказали: “Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?”

Вот окончен концерт…
Помню степь белоснежную,
На вокзале Ваш мягкий поклон.
В этот вечер Вы были особенно нежною,
Как лампадка у старых икон…

А потом – города, степь, дороги, проталинки…
Я забыл то, чего не хотел бы забыть.
И осталась лишь фраза: “Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?”

Вертинский А. 1916