В медно красной пустыне не тревожь мои сны

«Ступни горят, в пыли дорог душа…»

Ступни горят, в пыли дорог душа…
Скажи: где путь к невидимому граду?
– Остановись. Войди в мою ограду
И отдохни.
И слушай, не дыша,
Как ключ журчит, как шелестят вершины
Осокорей, звенят в воде кувшины…
Учись внимать молчанию садов,
Дыханью трав и запаху цветов.

<Январь 1910>

«И было так, как будто жизни звенья…»

И было так, как будто жизни звенья
Уж были порваны… успокоенье
Глубокое… и медленный отлив
Всех дум, всех сил… Я сознавал, что жив,
Лишь по дыханью трав и повилики.
Восход луны встречали чаек клики…
А я тонул в холодном лунном сне,
В мерцающей лучистой глубине,
И на меня из влажной бездны плыли
Дожди комет, потоки звездной пыли…

<5 июля 1913>

«Я, полуднем объятый…»

Я, полуднем объятый,
Точно крепким вином,
Пахну солнцем и мятой,
И звериным руном.

Плоть моя осмуглела,
Стан мой крепок и туг,
Потом горького тела
Влажны мускулы рук.

В медно-красной пустыне
Не тревожь мои сны —
Мне враждебны рабыни
Смертно-влажной Луны.

Запах лилий и гнили
И стоячей воды,
Дух вербены, ванили
И глухой лебеды.

<10 апреля 1910 Коктебель>

«Дети солнечно-рыжего меда…»

Дети солнечно-рыжего меда
И коричнево-красной земли —
Мы сквозь плоть в темноте проросли,
И огню наша сродна природа.
В звездном улье века и века
Мы, как пчелы у чресл Афродиты,
Вьемся, солнечной пылью повиты,
Над огнем золотого цветка.

<Январь 1910>

Надписи

Еще не отжиты связавшие нас годы,
Еще не пройдены сплетения путей…
Вдвоем, руслом одним, не смешивая воды,
Любовь и ненависть текут в душе моей.

В горькой купели земли крещены мы огнем и тоской,
Пепел сожженной любви тлеет в кадильнице дня.

Вместе в один водоем поглядим ли мы осенью поздней, —
Сблизятся две головы – три отразятся в воде.

<1910>

«Я верен темному завету:…»

Я верен темному завету:
«Быть всей душой в борьбе!»
Но змий,
Что в нас посеял волю к свету,
Велев любить, сказал: «Убий».
Я не боюсь земной печали:
Велишь убить, – любя, убью.
Кто раз упал в твои спирали —
Тем нет путей к небытию.
Я весь – внимающее ухо.
Я весь – застывший полдень дня.
Неистощимо семя духа,
И плоть моя – росток огня:
Пусть капля жизни в море канет —
Нерастворимо в смерти «Я»,
Не соблазнится плоть моя,
Личина трупа не обманет,
И не иссякнет бытие
Ни для меня, ни для другого:
Я был, я есмь, я буду снова!
Предвечно странствие мое.

<11 июля 1910 Коктебель>

«Замер дух – стыдливый и суровый…»

Замер дух – стыдливый и суровый,
Знаньем новой истины объят…
Стал я ближе плоти, больше людям брат.

Я познал сегодня ночью новый
Грех… И строже стала тишина —
Тишина души в провалах сна…

Чрез желанье, слабость и склоненье,
Чрез приятие земных вериг —
Я к земле доверчивей приник.

Есть в грехе великое смиренье:
Гордый дух да не осудит плоть!
Через грех взыскует тварь Господь.

<18(5) января 1912 Париж>

Пещера

Сперва мы спим в пурпуровой Пещере,
Наш прежний лик глубоко затая:
Для духов в тесноту земного бытия
Иные не открыты двери.

Потом живем… Минуя райский сад,
Спешим познать всю безысходность плоти:
В замок влагая ключ, слепые, в смертном поте,
С тоской стучимся мы назад…

О, для чего с такою жадной грустью
Мы в спазмах тел палящих ищем нег,
Устами льнем к устам и припадаем к устью
Из вечности текущих рек?

Нам путь закрыт к предутренней Пещере:
Сквозь плоть нет выхода – есть только вход.
А кто-то за стеной волнуется и ждет…
Ему мы открываем двери.

Не мы, а он возжаждал видеть твердь!
И наша страсть – полет его рожденья…
Того, кто в ласках тел не ведал утоленья,
Освобождает только смерть!

<12—13 сентября (30—31 августа) 1915

Источник

Литературный журнал “Ритмы вселенной”

Владимир Маяковский фигура в русской литературе неоднозначная. Его либо любят, либо ненавидят. Основой ненависти обычно служит поздняя лирика поэта, где он воспевал советскую власть и пропагандировал социализм. Но со стороны обывателя, не жившего в ту эпоху и потока времени, который бесследно унёс многие свидетельства того времени, рассуждать легко.

Маяковский мог бы не принять советскую власть и эмигрировать, как это сделали многие его коллеги, но он остался в России до конца. Конец поэта печальный, но он оставался верен своим принципам, хотя в последние годы даже у него проскальзывают нотки недовольства положением вещей.

То, что начнет твориться в советской России после 30-х годов, поэт уже не увидит.

Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» было написано в 1918 году. Это время, когда ещё молодой Маяковский с восторгом принимает происходящие в стране перемены и без капли сожаления прощается со своей богемной жизнью, которую вёл ещё несколько лет назад.

Кобыла по имени “Барокко”. Фото 1910 года.

Большой поэт отличается от малого не умением хорошо рифмовать или мастерски находить метафоры, и уж точно не количеством публикаций в газетах и журналах. Большой поэт всегда берётся за сложные темы, которые раскрывает в своей поэзии – это даётся далеко не каждому, кто умеет писать стихи. Большой поэт видит не просто голод, разруху, когда люди видят голод и разруху. Он видит не роскошь и сытую жизнь, когда люди видят роскошь и сытую жизнь – подмечает те детали, мимо которых простой обыватель пройдёт мимо и не заметит ничего.

А Маяковский всю жизнь презирал мещанство и угодничество и очень хорошо подмечал тонкости своего времени.

О самой поэзии он выскажется так:

Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
тысячи тонн словесной руды.

В стихотворении (оно будет ниже) поэт напрямую обращается к животному. Но это обращение служит неким метафорическим мостом, который должен только усилить накал, происходящий в стихе и показать обычному обывателю всю нелепость и жестокость ситуации. Случаи жестокого обращения с лошадьми были часты в это время. Животных мучали до последнего, пока те действительно не падали замертво прямо на дорогах и площадях. И никто этого не пресекал. Это считалось нормой.

Животное же не человек…

Извозчики времён Маяковского.

Предлагаем вашему вниманию стихотворение «Хорошее отношение к лошадям», за которое по праву можно дать премию мира. Кстати, нобелевку в 2020 году получила американская поэтесса Луиза Глик. Аведь многие тексты Маяковского не хуже, и они то как раз о борьбе – борьбе за свободу и за равное существование на нашей планете.

Маяковский вдохновил множество хороших людей – именно поэтому его помнят и любят до сих пор.

Будь ты хоть человек, а хоть лошадка, которая отдаёт всю себя ради общей цели. Пусть поэт и обращается к лошади, но главную свою мысль он хочет довести до людей, которые стали слишком чёрствыми и жестокими.

Миру мир!

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…

Улица опрокинулась,
течет по-своему…

Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…

И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.

И стоило жить, и работать стоило!

Лайк и подписка – лучшая награда для канала.

Источник

“Ìàêñ ìèôó ïðèíàäëåæàë äóøîé è òåëîì êóäà áîëüøå, ÷åì ñòèõàìè…Ìàêñ ñàì áûë ìèô”
Ìàðèíà Öâåòàåâà.

Ìàêñèìèëèàí Àëåêñàíäðîâè÷ Êèðèåíêî-Âîëîøèí ðîäèëñÿ 28 ìàÿ 1877ã. â Êèåâå, â äâîðÿíñêîé ñåìüå. Äåòñòâî åãî ïðîøëî â Ôåîäîñèè, þíîñòü – â Ìîñêâå. Ó÷èëñÿ â Ìîñêîâñêîì è Áåðëèíñêîì óíèâåðñèòåòàõ, â Ïàðèæå.

Ïîýçèÿ è æèâîïèñü – äâà êðûëà ýòîé äèêîâèííîé ïòèöû ïî èìåíè Ìàêñèìèëèàí. Îùóùàÿ ñåáÿ ñòðàííèêîì âðåìåíè è ïðîñòðàíñòâà îäíîâðåìåííî â ñèþìèíóòíîñòè è âå÷íîñòè, ñèìâîëèñòîì è ïàðíàñöåì, îí âîñïåâàë êðàñîòó çåìëè è ëþäåé – ïåðîì è êèñòüþ, îäèíàêîâî ãåíèàëüíî!

“Èñòèííîé ðîäèíîé äóõà äëÿ ìåíÿ áûë Êîêòåáåëü è Êèììåðèÿ – çåìëÿ, íàñûùåííàÿ ýëëèíèçìîì è ðàçâàëèíàìè ãåíóýçñêèõ è âåíåöèàíñêèõ áàøåí”.

È ãäå æå åù¸, êàê íå â Êîêòåáåëå, ïîä ïðèòèõøèì äî ïîðû âóëêàíîì Êàðàäàãà, ìåñòîì óäèâèòåëüíîé ñèëû, ìîã íàéòè ïðèþò òàêîé ìîùíûé ïîýò, õóäîæíèê, òâîðåö?

È âðåçàí â Âå÷íîñòü íà âçëîáüå ãîðû, îãðàíè÷èâàÿ êîêòåáåëüñêèé çàëèâ – êàìåííûé ïðîôèëü, óõîäÿùèé â ìîðå – ïðîôèëü Âîëîøèíà. Îí óêàçóåò ìîðåïëàâàòåëÿì è ïåøèì ñòðàííèêàì – ãäå îáð¸ë ïîêîé óäèâèòåëüíî äîáðûé, âñåëþáÿùèé ãåíèé…

Ìàðèíà Öâåòàåâà: “Ïèøó è âèæó: ãîëîâà Çåâåñà íà ìîãó÷èõ ïëå÷àõ, à íà äðåìó÷èõ, íåâåðîÿòíîãî çàâèâà êóäðÿõ, óçåíüêèé ïîëûííûé âåíî÷åê…áåëûé ïàðóñèíîâûé áàëàõîí…”
“…Ãëàçà òî÷ü-â-òî÷ü êàê ó Âðóáåëåâñêîãî Ïàíà: äâå ñâåòÿùèåñÿ òî÷êè…”
“…Ìîãó ñêàçàòü, ÷òî îí ñòèõè ëþáèë ñîâåðøåííî òàê, êàê è ÿ, òî åñòü êàê åñëè áû ñàì èõ íèêîãäà íå ïèñàë, âñåé ñèëîé áåçíàäåæíîé ëþáâè ê íåäîñòóïíîé ñèëå…”

Ìàðèíà Öâåòàåâà áûëà ñîâåðøåííî î÷àðîâàíà Ïîýçèåé Âîëîøèíà; îí åé îòâå÷àë òåì æå:

Ê âàì äóøà òàê ðàäîñòíî âëåêîìà!
Î, êàêàÿ âååò áëàãîäàòü
Îò ñòðàíèö Âå÷åðíåãî Àëüáîìà!
(Ïî÷åìó àëüáîì , à íå òåòðàäü?)
Îò÷åãî ñêðûâàåò ÷åï÷èê ÷¸ðíûé
×èñòûé ëîá, à íà ãëàçàõ î÷êè?
ß îòìåòèë òîëüêî âçãëÿä ïîêîðíûé
È ìëàäåí÷åñêèé îâàë ùåêè.
ß ëåæó ñåãîäíÿ – íåâðàëãèÿ,
Áîëü, êàê òèõàÿ âèîëîí÷åëü…
Âàøèõ ñëîâ êàñàíèÿ áëàãèå
È ñòèõè, êðûëàòûé âçìàõ êà÷åëü,
Óáàþêèâàþò áîëü: ñêèòàëüöû,
Ìû æèâ¸ì äëÿ òðåïåòà òîñêè…
×üè ïðîõëàäíî-ëàñêîâûå ïàëüöû
Â òåìíîòå ìíå òðîãàþò âèñêè?
Âàøà êíèãà – ýòî âåñòü îòòóäà,
Óòðåííÿÿ áëàãîñòíàÿ âåñòü.
ß äàâíî óæ íå ïðèåìëþ ÷óäà,
Íî êàê ñëàäêî ñëûøàòü – ÷óäî åñòü!
Ì.Âîëîøèí
* * *
Áûòü ÷¸ðíîþ çåìë¸é. Ðàñêðûâ ïîêîðíî ãðóäü,
Îñëåïíóòü â ïëàìåíè ñâåðêàþùåãî îêà,
È ÷óâñòâîâàòü, êàê ïëóã, âîíçèâøèéñÿ ãëóáîêî
Â æèâóþ ïëîòü, âåä¸ò ñâÿùåííûé ïóòü.

Ïîä ñåðûì áðåìåíåì íåáåñíîãî ïîêðîâà
Ïèòü âñåìè ðàíàìè ïîòîêè ò¸ìíûõ âîä.
Áûòü âñïàõàííîé çåìë¸é…È äîëãî æäàòü, ÷òî âîò
Â ìåíÿ ñîéä¸ò, âî ìíå ðàñïí¸òñÿ Ñëîâî.

Áûòü Ìàòåðüþ-Çåìë¸é. Âíèìàòü, êàê íî÷üþ ðîæü
Øóðøèò ïðî òàèíñòâà âîçâðàòà è âîçìåçäüÿ,
È âèäåòü íàä ñîáîé àëìàçíûõ ðóí ÷åðò¸æ:
Ïî íåáó ÷¸ðíîìó ïëûâóùèå ñîçâåçäüÿ.

Ñêîí÷àëñÿ Ìàêñèìèëèàí Âîëîøèí 8 íîÿáðÿ 1932ã. â Êîêòåáåëå, ãäå è ïîãðåá¸í. Áûëî åìó âñåãî ëèøü 55 ëåò.

Êîêòåáåëü

Êàê â ðàêîâèíå ìàëîé Îêåàíà
Âåëèêîå äûõàíèå ãóäèò,
Êàê ïëîòü åå ìåðöàåò è ãîðèò
Îòëèâàìè è ñåðåáðîì òóìàíà,
À âûãèáû åå ïîâòîðåíû
Â äâèæåíèè è çàâèòêå âîëíû,
Òàê âñÿ äóøà ìîÿ â òâîèõ çàëèâàõ,
Î, Êèììåðèè òåìíàÿ ñòðàíà,
Çàêëþ÷åíà è ïðåîáðàæåíà.
Ñ òåõ ïîð êàê îòðîêîì ó ìîë÷àëèâûõ
Òîðæåñòâåííî-ïóñòûííûõ áåðåãîâ
Î÷íóëñÿ ÿ äóøà ìîÿ ðàçúÿëàñü,
È ìûñëü ðîñëà, ëåïèëàñü è âàÿëàñü
Ïî ñêëàäêàì ãîð, ïî âûãèáàì õîëìîâ,
Îãíü äðåâíèõ íåäð è äîæäåâàÿ âëàãà
Äâîéíûì ðåçöîì âàÿëè îáëèê òâîé,
È ñèõ õîëìîâ îäíîîáðàçíûé ñòðîé,
È íàïðÿæåííûé ïàôîñ Êàðàäàãà,
Ñîñðåäîòî÷åííîñòü è òåñíîòà
Çóá÷àòûõ ñêàë, à ðÿäîì øèðîòà
Ñòåïíûõ ðàâíèí è ìðåþùèå äàëè
Ñòèõó ðàçáåã, à ìûñëè ìåðó äàëè.
Ìîåé ìå÷òîé ñ òåõ ïîð íàïîåíû
Ïðåäãîðèé ãåðîè÷åñêèå ñíû
È Êîêòåáåëÿ êàìåííàÿ ãðèâà;
Åãî ïîëûíü õìåëüíà ìîåé òîñêîé,
Ìîé ñòèõ ïîåò â âîëíàõ åãî ïðèëèâà,
È íà ñêàëå, çàìêíóâøåé çûáü çàëèâà,
Ñóäüáîé è âåòðàìè èçâàÿí ïðîôèëü ìîé.
6 èþíÿ 1918

«Îíà»

Èç öèêëà «Àëòàðè â ïóñòûíå»

Â íàïðàñíûõ ïîèñêàõ çà íåé
ß èññëåäèë çåìíûå òðîïû
Îò Ãèìàëàéñêèõ ñòóïåíåé
Äî äðåâíèõ ïðèñòàíåé Åâðîïû.

Îíà çàáûòûé ñîí âåêîâ,
Â íåé íåñâåðø¸ííûå íàäåæäû.
ß øîðîõ çíàë å¸ øàãîâ
È øåëåñò ÷óâñòâîâàë îäåæäû.

Òðåâîæà äðåâíèé ñîí ìîãèë,
ß ïîäíèìàë êèðêîþ ïëèòû
Å¸ èñêàë, å¸ ëþáèë
Â ÷åðòàõ Ìèêåíñêîé Àôðîäèòû.

Ïðåä íåþ ïàäàë ÿ âî ïðàõ,
Öåëóÿ ïëàìåííûå ðèçû
Öàðåâíû Ñîëíöà Òàèàõ
È ïîêðûâàëî Ìîíû-Ëèçû.

Ïîä ãóë ìîëèòâ è äàëüíèé çâîí
Ñêëîíÿëñÿ â ñëàäîñòíîì áåññèëüè
Ïðåä ëèêîì âîñêîâûõ ìàäîíí
Íà çíîéíûõ óëèöàõ Ñåâèëüè.

È ÿ ÷èòàë å¸ ñóäüáó
Â óëûáêå âíóòðåííåé çà÷àòüÿ,
Â óëûáêå äåâóøåê â ãðîáó,
Â óëûáêå æåíùèí â ìèã îáúÿòüÿ.

Ïîðîé â ÷åðòàõ ñëó÷àéíûõ ëèö
Å¸ óëûáêè ïëàìÿ òëåëî,
È êòî-òî çâàë ñî äíà òåìíèö,
Èç áåçäíû ïðèçðà÷íîãî òåëà.

Íî, íåèçìåííà è íå òà,
Îíà ñêâîçèò çà òêàíüþ çûáêîé,
È òèõî ñâåòÿòñÿ óñòà
Íåîòâðàòèìîþ óëûáêîé.

«Ðàñêðûâ ëàäîíü, ïëå÷î ñêëîíèëà»

Ðàñêðûâ ëàäîíü, ïëå÷î ñêëîíèëà
ß íå âèäàë åùå ëèöà,
Íî ÿ óæ çíàë, êàêàÿ ñèëà
Â ÷åðòàõ Âåíåðèíà êîëüöà

È ðàçäâîåíüå ëèíèé âîëè
Ñêàçàëî ìíå, ÷òî òû, êàê ÿ,
×òî ìû â êîëüöå îäíîé íåâîëè
Â äâîéíîì ïîòîêå áûòèÿ.

È åñëè ñóæäåíû íàì âñòðå÷è
(Áûòü ìîæåò, òîïîòû ïîãîíü),
ß ïîëþáëþ íå âçãëÿä, íå ðå÷è,
À òîëüêî áëåäíóþ ëàäîíü.

3 äåêàáðÿ 1910 Ìîñêâà

Источник

ВОРОТЫНСКИЙ

Ночь. Келья в чудовом монастыре (1603 года)

О т е ц ПИМЕН, ГРИГОРИЙ спящий.

ПИМЕН

(пишет перед лампадой)

Еще одно, последнее сказанье —

И летопись окончена моя,

Исполнен долг, завещанный от бога

Мне, грешному. Недаром многих лет

Свидетелем господь меня поставил

И книжному искусству вразумил;

Когда-нибудь монах трудолюбивый

Найдет мой труд усердный, безымянный,

Засветит он, как я, свою лампаду —

И, пыль веков от хартий отряхнув,

Правдивые сказанья перепишет,

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро —

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

На старости я сызнова живу,

Минувшее проходит предо мною —

Давно ль оно неслось, событий полно,

Волнуяся, как море-окиян?

Теперь оно безмолвно и спокойно,

Не много лиц мне память сохранила,

Не много слов доходят до меня,

А прочее погибло невозвратно…

Но близок день, лампада догорает —

Еще одно, последнее сказанье.

(Пишет.)

ГРИГОРИЙ

(пробуждается)

Все тот же сон! возможно ль? в третий раз!

Проклятый сон!.. А все перед лампадой

Старик сидит да пишет – и дремотой,

Знать, во всю ночь он не смыкал очей.

Как я люблю его спокойный вид,

Когда, душой в минувшем погруженный,

Он летопись свою ведет; и часто

Я угадать хотел, о чем он пишет?

О темном ли владычестве татар?

О казнях ли свирепых Иоанна?

О бурном ли новогородском Вече?

О славе ли отечества? напрасно.

Ни на челе высоком, ни во взорах

Нельзя прочесть его сокрытых дум;

Все тот же вид смиренный, величавый.

Так точно дьяк, в приказах поседелый,

Спокойно зрит на правых и виновных,

Добру и злу внимая равнодушно,

Не ведая ни жалости, ни гнева.

ПИМЕН

ГРИГОРИЙ

Благослови меня,

Честный отец.

ПИМЕН

Благослови господь

Тебя и днесь, и присно, и вовеки.

ГРИГОРИЙ

Ты все писал и сном не позабылся,

А мой покой бесовское мечтанье

Тревожило, и враг меня мутил.

Мне снилося, что лестница крутая

Меня вела на башню; с высоты

Мне виделась Москва, что муравейник;

Внизу народ на площади кипел

И на меня указывал со смехом,

И стыдно мне и страшно становилось —

И, падая стремглав, я пробуждался…

И три раза мне снился тот же сон.

Не чудно ли?

ПИМЕН

Младая кровь играет;

Смиряй себя молитвой и постом,

И сны твои видений легких будут

Исполнены. Доныне – если я,

Невольною дремотой обессилен,

Не сотворю молитвы долгой к ночи —

Мой старый сон не тих, и не безгрешен,

Мне чудятся то шумные пиры,

То ратный стан, то схватки боевые,

Безумные потехи юных лет!

ГРИГОРИЙ

Как весело провел свою ты младость!

Ты воевал под башнями Казани,

Ты рать Литвы при Шуйском отражал,

Ты видел двор и роскошь Иоанна!

Счастлив! а я от отроческих лет

По келиям скитаюсь, бедный инок!

Зачем и мне не тешиться в боях,

Не пировать за царскою трапезой?

Успел бы я, как ты, на старость лет

От суеты, от мира отложиться,

Произнести монашества обет

И в тихую обитель затвориться.

ПИМЕН

Не сетуй, брат, что рано грешный свет

Покинул ты, что мало искушений

Послал тебе всевышний. Верь ты мне:

Нас издали пленяет слава, роскошь

И женская лукавая любовь.

Я долго жил и многим насладился;

Но с той поры лишь ведаю блаженство,

Как в монастырь господь меня привел.

Подумай, сын, ты о царях великих.

Кто выше их? Единый бог. Кто смеет

Противу их? Никто. А что же? Часто

Златый венец тяжел им становился:

Они его меняли на клобук.

Царь Иоанн искал успокоенья

В подобии монашеских трудов.

Его дворец, любимцев гордых полный,

Монастыря вид новый принимал:

Кромешники в тафьях и власяницах

Послушными являлись чернецами,

А грозный царь игуменом смиренным.

Я видел здесь – вот в этой самой келье

(В ней жил тогда Кирилл многострадальный,

Муж праведный. Тогда уж и меня

Сподобил бог уразуметь ничтожность

Мирских сует), здесь видел я царя,

Усталого от гневных дум и казней.

Задумчив, тих сидел меж нами Грозный,

Мы перед ним недвижимо стояли,

И тихо он беседу с нами вел.

Он говорил игумену и братье:

«Отцы мои, желанный день придет,

Предстану здесь алкающий спасенья.

Ты, Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,

Вы все – обет примите мой духовный:

Прииду к вам, преступник окаянный,

И схиму здесь честную восприму,

К стопам твоим, святый отец, припадши».

Так говорил державный государь,

И сладко речь из уст его лилася,

И плакал он. А мы в слезах молились,

Да ниспошлет господь любовь и мир

Его душе страдающей и бурной.

А сын его Феодор? На престоле

Он воздыхал о мирном житие

Молчальника. Он царские чертоги

Преобратил в молитвенную келью;

Там тяжкие, державные печали

Святой души его не возмущали.

Бог возлюбил смирение царя,

И Русь при нем во славе безмятежной

Утешилась – а в час его кончины

Свершилося неслыханное чудо:

К его одру, царю едину зримый,

Явился муж необычайно светел,

И начал с ним беседовать Феодор

И называть великим патриархом.

И все кругом объяты были страхом,

Уразумев небесное виденье,

Зане святый владыка пред царем

Во храмине тогда не находился.

Когда же он преставился, палаты

Исполнились святым благоуханьем,

И лик его как солнце просиял —

Уж не видать такого нам царя.

О страшное, невиданное горе!

Прогневали мы бога, согрешили:

Владыкою себе цареубийцу

Мы нарекли.

Источник

9 октября 1898 (1918)

«Жизнь – как море она – всегда исполнена бури…»

Жизнь – как море она – всегда исполнена бури.

Зорко смотри, человек: буря бросает корабль.

Если спустится мрачная ночь – управляй им тревожно,

Якорь спасенья ищи – якорь спасенья найдешь…

Если же ты, человек, не видишь конца этой ночи,

Если без якоря ты в море блуждаешь глухом,

Ну, без мысли тогда бросайся в холодное море!

Пусть потонет корабль – вынесут волны тебя!

30 октября 1898 (Май 1918)

«Усталый от дневных блужданий…»

Усталый от дневных блужданий

Уйду порой от суеты

Воспомнить язвы тех страданий,

Встревожить прежние мечты…

Когда б я мог дохнуть ей в душу

Весенним счастьем в зимний день!

О, нет, зачем, зачем разрушу

Ее младенческую лень?

Довольно мне нестись душою

К ее небесным высотам,

Где счастье брезжит нам порою,

Но предназначено – не нам.

30 октября 1898 (Декабрь 1914)

«Без веры в бога, без участья…»

Без веры в бога, без участья,

В скитаньи пошлом гибну я,

О, дай, любовь моя, мне счастья,

Спокойной веры бытия!

Какая боль, какая мука,

Мне в сердце бросили огня!

Подай спасительную руку,

Спаси от пламени меня!

О, нет! Молить Тебя не стану!

Еще, еще огня бросай,

О, растравляй живую рану

И только слез мне не давай!

Зачем нам плакать? Лучше вечно

Страдать и вечный жар любви

Нести в страданьи бесконечном,

Но с страстным трепетом в крови!

3 ноября 1898 (1918)

«Есть в дикой роще, у оврага…»

Есть в дикой роще, у оврага,

Зеленый холм. Там вечно тень.

Вокруг – ручья живая влага

Журчаньем нагоняет лень.

Цветы и травы покрывают

Зеленый холм, и никогда

Сюда лучи не проникают,

Лишь тихо катится вода.

Любовники, таясь, не станут

Заглядывать в прохладный мрак.

Сказать, зачем цветы не вянут,

Зачем источник не иссяк? —

Там, там, глубоко, под корнями

Лежат страдания мои,

Питая вечными слезами,

Офелия, цветы твои!

3 ноября 1898 (24 декабря 1914)

«Мне снилась смерть любимого созданья:…»

Мне снилось, что ты умерла,

Гейне

Мне снилась смерть любимого созданья:

Высоко, весь в цветах, угрюмый гроб стоял,

Толпа теснилась вкруг, и речи состраданья

Мне каждый так участливо шептал.

А я смотрел кругом без думы, без участья,

Встречая свысока желавших мне помочь;

Я чувствовал вверху незыблемое счастье,

Вокруг себя – безжалостную ночь.

Я всех благодарил за слово утешенья

И руки жал, и пела мысль в крови:

«Блаженный, вечный дух унес твое мученье!

Блажен утративший создание любви!»

10 ноября 1898

«Мрак. Один я. Тревожит мой слух тишина…»

Мрак. Один я. Тревожит мой слух тишина.

Всё уснуло, да мне-то не спится.

Я хотел бы уснуть, да уж очень темна

Эта ночь, – и луна не сребрится.

Думы всё неотвязно тревожат мой сон.

Вспоминаю я прошлые ночи:

Мрак неясный… По лесу разносится звон…

Как сияют прекрасные очи!

Дальше, дальше… Как холодно! Лед на Неве,

Открываются двери на стужу…

Что такое проснулось в моей голове?

Что за тайна всплывает наружу?..

Нет, не тайна: одна неугасшая страсть…

Но страстям я не стану молиться!

Пред другой на колени готов я упасть!..

Эх, уснул бы… да что-то не спится.

18 ноября 1898

«Вхожу наверх тропой кремнистой…»

Вхожу наверх тропой кремнистой,

Смотрю вперед: там всё молчит,

Лишь далеко источник чистый

О безмятежьи говорит.

Мой дух усталый в даль несется,

Тоска в груди; смотрю назад:

В долинах сквозь каменья рвется

Грозящий белый водопад.

Не знаю, что мой дух смутило

И вниз влечет с безлюдных скал…

«Явись, явись мне, образ милый!»

В смятеньи диком я взывал…

И Ты явилась: тихой властью

В моей затеплилась груди,

И я зову к Тебе со страстью:

«Не покидай! Не уходи!»

27 ноября 1898

«Офелия в цветах, в уборе…»

Офелия в цветах, в уборе

Из майских роз и нимф речных

В кудрях, с безумием во взоре,

Внимала звукам дум своих.

Я видел: ива молодая

Томилась, в озеро клонясь,

А девушка, венки сплетая,

Всё пела, плача и смеясь.

Я видел принца над потоком,

В его глазах была печаль.

В оцепенении глубоком

Он наблюдал речную сталь.

А мимо тихо проплывало

Под ветками плакучих ив

Ее девичье покрывало

В сплетеньи майских роз и нимф.

Источник