Тебе не наскучило каждому сниться

Мне странно, и душно, и томно,

Мне больно, и кажется мне,

Что стал я ладьей на огромной

Бездомной и темной волне.

И нет мне на свете причала,

И мимо идут времена;

До смерти меня укачала

Чужая твоя глубина.

И стоит ли помнить, что прежде,

Когда еще молод я был,

Я верил какой-то надежде

И берег мой горько любил?

Прилива бездушная сила

Меня увела от земли,

Чтоб соль мои плечи точила

И весел моих не нашли.

Так вот что я голосом крови

В просторе твоем называл:

Доверясь последней любови,

Я привязь мою оборвал.

И сам я не знаю, какие

Мне чудятся связи твои

С недоброй морскою стихией,

Качающей наши ладьи.

Качаясь, уходят под воду,

Где рыбы чуть дышат на дне,

Во мглу, в тишину, в несвободу,

Любовью сужденную мне…

Далеко, далеко, за полсвета

От родимых долгот и широт,

Допотопное чудище это

У меня на окошке живет.

Что ему до воклюзского лавра

И персидских мучительниц-роз,

Если он под пятой бронтозавра

Ластовидной листвою оброс?

Терпеливый приемыш чужбины,

Доживая стотысячный век,

Гонит он из тугой сердцевины

Восковой криворукий побег.

Жажда жизни кору пробивала, —

Он живет во всю ширь своих плеч

Той же силой, что нам даровала

И в могилах звучащую речь.

Жизнь меня к похоронам

Приучила понемногу.

Соблюдаем, слава богу,

Очередность по годам.

Но ровесница моя,

Спутница моя былая,

Отошла, не соблюдая

Зыбких правил бытия.

Несколько никчемных роз

Я принес на отпеванье,

Ложное воспоминанье

Вместе с розами принес.

Будто мы невесть куда

Едем с нею на трамвае,

И нисходит дождевая

Радуга на провода.

И при желтых фонарях

В семицветном оперенье

Слезы счастья на мгновенье

Загорятся на глазах,

И щека еще влажна,

И рука еще прохладна,

И она еще так жадно

В жизнь и счастье влюблена.

В морге млечный свет лежит

На серебряном глазете,

И за эту смерть в ответе

Совесть плачет и дрожит,

Тщетно силясь хоть чуть-чуть

Сдвинуть маску восковую

И огласку роковую

Жгучей солью захлестнуть.

Мне запомнится таянье снега

Этой горькой и ранней весной.

Пьяный ветер, хлеставший с разбега

По лицу ледяною крупой,

Беспокойная близость природы,

Разорвавшей свой белый покров,

И косматые шумные воды

Под железом угрюмых мостов.

Что вы значили, что предвещали,

Фонари под холодным дождем,

И на город какие печали

Вы наслали в безумье своем,

И какою тревогою ранен,

И обидой какой уязвлен

Из-за ваших огней горожанин,

И о чем сокрушается он?

А быть может, он вместе со мною

Исполняется той же тоски

И следит за свинцовой волною,

Под мостом обходящей быки?

И его, как меня, обманули

Вам подвластные тайные сны,

Чтобы легче нам было в июле

Отказаться от черной весны.

Мне в черный день приснится

Высокая звезда,

Глубокая криница,

Студеная вода

И крестики сирени

В росе у самых глаз.

Но больше нет ступени —

И тени спрячут нас.

И если вышли двое

На волю из тюрьмы,

То это мы с тобою,

Одни на свете мы,

И мы уже не дети,

И разве я не прав,

Когда всего на свете

Светлее твой рукав.

Что с нами ни случится,

В мой самый черный день,

Мне в черный день приснится

Криница и сирень,

И тонкое колечко,

И твой простой наряд,

И на мосту за речкой

Колеса простучат.

На свете все проходит,

И даже эта ночь

Проходит и уводит

Тебя из сада прочь.

И разве в нашей власти

Вернуть свою зарю?

На собственное счастье

Я как слепой смотрю.

Стучат. Кто там? – Мария. —

Отворишь дверь: – Кто там? —

Ответа нет. Живые

Не так приходят к нам,

Их поступь тяжелее,

И руки у живых

Грубее и теплее

Незримых рук твоих.

– Где ты была? – Ответа

Не слышу на вопрос.

Быть может, сон мой – это

Невнятный стук колес

Там, на мосту, за речкой,

Где светится звезда,

И кануло колечко

В криницу навсегда.

Хорошо мне в теплушке,

Тут бы век вековать, —

Сумка вместо подушки,

И на дождь наплевать.

Мне бы ехать с бойцами,

Грызть бы мне сухари,

Петь да спать бы ночами

От зари до зари,

У вокзалов разбитых

Брать крутой кипяток —

Бездомовный напиток —

В жестяной котелок.

Мне б из этого рая

Никуда не глядеть.

С темнотой засыпая,

Ничего не хотеть —

Ни дороги попятной,

Разоренной войной,

Ни туда, ни обратно,

Ни на фронт, ни домой, —

Но торопит, рыдая,

Песня стольких разлук,

Жизнь моя кочевая,

Твой скрежещущий стук.

Четыре дня мне ехать до Москвы.

И дождь, и грязь, да поезжай в объезд,

А там, в пучках измызганной травы,

Торчит березовый немецкий крест.

Судьба, куда ты немца занесла,

Зачем его швырнула как мешок

У старого орловского села,

Что, может быть, он сам недавно жег?

Так, через эти чуждые гробы,

Колеса наши пролагают след.

А что нет дела немцу до судьбы,

То и судьбе до немца дела нет.

Смятенье смутное мне приносят

Горькие веянья весны.

О, как томятся и воли просят

Мои мучительные сны.

Всю ночь, всю ночь голоса убитых,

Плача, упрашивают из земли:

«Помни кровь на конских копытах,

Помни лица наши в пыли.

Мы не запашем земли восточной,

Глина лежит на глазах у нас.

Кто нас омоет водой проточной,

Кто нас оденет в твой светлый час?

Только и властны над сонным слухом, —

Если покажешь нам путь назад, —

Мы прилетим тополевым пухом,

Как беспокойные сны летят».

Как золотая птичка,

Дрожит огонь впотьмах,

В одну минуту спичка

Сгорит в моих руках.

Неверное такое,

Навек родное мне,

Сердечко голубое

Живет в ее огне.

И в этом зыбком свете,

Пусть выпавшем из рук,

Я по одной примете

Узнаю все вокруг.

Мне жалко, что ни свечки,

Ни спичек больше нет,

Что в дымные колечки

Совьется желтый свет.

Невесел и неярок,

На самый краткий срок,

Но будет мне подарок —

Последний уголек.

О, если б жар мгновенный,

Что я в стихи вложил,

Не меньше спички тленной

Тебе на радость жил!

Мне снится какое-то море,

Какой-то чужой пароход,

И горе, какое-то горе

Мне темное сердце гнетет.

Далекие медные трубы

На палубе нижней слышны

Да скрежет, тяжелый и грубый,

Запятнанной нефтью волны.

И если заплачет сирена

Среди расступившихся вод,

Из этого странного плена

Никто никогда не уйдет.

Покоя не знающий странник,

Кляну я чужой пароход,

Я знаю, что это «Титаник»

И что́ меня в плаванье ждет.

Мне дико, что там, за кормою,

Вдали, за холодной волной,

Навеки покинутый мною,

Остался мой город родной.

Какие скорбные просторы,

Какие мокрые заборы

И эта полунагота

Деревьев, эта нищета,

Когда уже скрывать не нужно

Ни жалких слез, ни старых ран,

Как будто в слабости недужной

Всего желанней не обман,

А мелкий дождь, сквозной туман

И тленья вкрадчивый дурман.

Деревья лгут. Зачем все это

Оцепененье желтизны,

Где столько воздуха и света

Тебе напоминает сны,

Когда ты падаешь и знаешь,

Что это – смерть, и, пробудясь,

Почти мгновенно забываешь

С ночными призраками связь?

Не верь деревьям. В эту пору

Они – притворщики. Они

Солгут, что твоему позору

Их обнажение сродни,

Что между сучьями нагими

Есть руки слабые твои,

Что и они могли бы ими

Коснуться неба в забытьи,

Но есть еще соблазн паденья

На лоно матери-земли,

И только смертного томленья

Их листья не превозмогли.

Не верь их нищему покою,

Тебя обманывает он,

Деревьям нужно быть с тобою —

И взять тебя в свой зимний сон,

Озябнуть у холодной дачи

От поздних листьев до корней

И лгать, что лед в крови горячей

Тем сладостней, чем жить трудней.