Сон и явь женской тюрьмы людмила альперн

Наш общий позор

Людмила Альперн. Сон и явь женской тюрьмы. — СПб: Алетейя
(Гендерные исследования), 2004.

В России почти в каждой семье могут вспомнить знакомых, отбывших или отбывающих “срок” — если не из родни, так из соседей, из земляков, из работавших на том же заводе, складе, в магазине, институте, конторе. ГУЛАГ — наше прошлое, но переполненные СИЗО, тюрьмы и колонии — все еще наше настоящее. На каждые 100 тысяч россиян приходится 810 заключенных (данные на ноябрь 2004 года). При этом о современных тюрьмах и колониях, да и вообще о социальной стороне современного института наказания у нас пишут крайне мало, особенно — в сравнении с тем, сколько внимания уделяют этим проблемам на Западе.

В предисловии к книге ее редактор Елена Ознобкина характеризует этот труд как “первое феминистское исследование российской женской тюрьмы”. Феминистское в том смысле, что автор помещает в центр внимания феномен именно женской тюрьмы и женской преступности, то есть гендерные аспекты проблемы.

Что порождает женскую преступность? Как складывается структура социальных взаимодействий в женских тюрьмах и колониях? В чем особая жестокость женской тюрьмы? Почему шансы на социальную реабилитацию женщин, прошедших через российскую женскую тюрьму, так проблематичны? Людмила Альперн ищет ответы на эти вопросы, опираясь и на литературные данные, но прежде всего на собственный опыт работы и исследования жизни и быта женщин-заключенных. И не только в России, но и в других странах — в Норвегии, Польше, Франции, США.

Только в одной женской колонии строгого режима (в Орловской области) за последние пять лет Альперн побывала 30 раз — как она выразилась, “сроднилась с нею, полюбила ее осужденных и сотрудников”.

Заслуживает внимания жизненная история самой Людмилы Альперн. Несмотря на то что еще со времен студенчества над ней нависала тень ГУЛАГа, ее жизнь сложилась счастливо втройне. Во-первых, у нее семья и уже взрослый сын; во-вторых, любимое дело, судьба, которую она выбрала сама еще тридцать лет назад; а в-третьих, хотя как участник правозащитного движения рисковала она предельно, но прошла по самому краю — и повезло, осталась на свободе. Я хорошо помню времена, которые она даже не описывает, а лишь упоминает, говоря “я без труда представляю себя заключенной”. Это семидесятые годы: подъем правозащитного движения — и его разгром. Так что процитированные выше слова о симпатии к сотрудникам колонии в устах автора дорогого стоят.

Книга Людмилы Альперн среди прочего замечательна тем, что автору удалось совместить объективный и проницательный подход ученого и сострадательный взгляд сочувственника. Именно поэтому она благодарит своих соратников — правозащитников из разных стран наравне с начальником колонии Ю.Я. Афанасьевым и работником МВД В.А. Суровцевым (последнего она именует “главным орловским тюремщиком”).

Герои Людмилы Альперн — те, кто в глазах общества, как правило, не вызывают даже сострадания: женщины, осужденные за уголовные преступления, в том числе — самые тяжкие. Оказывается, в мире существует специфический аспект криминологии — феминистическая криминология. Это изучение истоков и специфики именно женской преступности и особенностей исправительных учреждений для женщин, в том числе — методов работы с заключенными, которые повысили бы шансы женщин на социальную реабилитацию.

Женская преступность есть везде, причем на лиц женского пола приходится примерно 5% преступлений. Немалая доля этих преступлений коренится в особенностях социальной роли женщины в патерналистском обществе. “На воле” женщина вынуждена быть объектом, в том числе объектом сексуальным, а также не только хранителем семейного очага, но еще и служанкой при агрессивном муже и нередко единственной защитницей дома и детей. Поэтому внезапные женские протесты и обломы так часто имеют антисоциальный, агрессивный характер и выражаются в необъяснимой на первый взгляд жестокости.

Социальные источники “женских” преступлений у нас и на Западе в значительной мере сходны, чего нельзя сказать о системе наказаний. Не буду останавливаться на сравнении ужасов нашей тюрьмы, где в одну камеру и сейчас ухитряются воткнуть до ста человек, с описанными Альперн камерами на одного в норвежской тюрьме и продуманностью архитектуры французских тюрем. Известно, что у нас даже в СИЗО, где обвиняемые могут ожидать суда годами, а ведь среди них есть и заведомо невиновные, люди нередко спят по очереди, болеют и умирают, так и не дождавшись хотя бы рассмотрения дела в открытом суде. Чтобы читатель ощутил эту атмосферу, автор поместил в конце книги “фотоальбом” — подборку сделанных ею черно-белых фотографий, на первый взгляд достаточно бесхитростных, но выразительных именно своей непритязательностью.

Кроме “фотоальбома”, в книге нет иллюстраций — она построена как научный труд, именно эта сдержанность повествования и создает ощущение пронзительности правды.

В разделе “Вместо введения” автор объясняет выбор темы и формулирует некоторые центральные для своего исследования тезисы. В главе 1 “Положение женщин в системе уголовного правосудия в России” дан обзор современного законодательства с выдержками из соответствующих разделов УК. Далее — обзор криминологических работ по женской преступности и подробное описание условий содержания заключенных в местах принудительного заключения. Там же мы найдем справки о положении дел в женских тюрьмах США, Франции, Англии, Финляндии и Польши и небольшой раздел о виктимизации девочек — жертв сексуального насилия, во многом обреченных на криминальное будущее (эта тема еще будет развита автором более подробно).

В Приложении к главе 1 приведены извлечения из “Устава о ссыльных” в России по изданию 1909 года.

После того как обоснованы теоретические соображения автора и очерчен общий ракурс анализа, он конкретизируется в главе 2, названной “Очерки”. По жанру это действительно очерки, написанные обстоятельно и вместе с тем — страстно. По глубинному посылу мне это напомнило тексты Короленко. Часть очерков — рассказы о ситуации в той или иной тюрьме или колонии, от рязанской колонии для девочек до тюрем в США, Норвегии и Польше. Другие очерки посвящены отдельным людям или отдельным проблемам.

Выделю повествование о тюремном психологе Алевтине Степановне Новоселовой, главе так называемой пермской школы пенитенциарных психологов. Автор книги смогла встретиться с Новоселовой лишь однажды — судя по всему, Новоселову “ушли” из системы, как и некоторых ее учениц и последователей. За что? Видимо, как раз за то, за что ей бы полагался памятник при жизни: самостоятельность, независимость и настойчивость. Новоселова выдержала двадцать пять лет работы в колонии, где ее внимание и поддержку получили две тысячи женщин (!). Основой метода Новоселовой была максима: надо жить, а не маяться жизнью; надо приспосабливаться к быстро меняющимся условиям — как в тюрьме, так и на свободе. Она выслушивала, разъясняла, убеждала — а главное, насколько я могла это реконструировать из книги Альперн, принимала своих подопечных такими, какими они были, убеждая, что они станут такими, какими сами захотят стать.

Альперн не без оснований отмечает, что тюремный психолог на деле служит не заключенному, а институции, то есть тюрьме. Увы, по собственному опыту могу заверить читателя, что так дело обстоит не только в тюрьме: школьный психолог и психолог в психиатрической больнице тоже, как правило, служат прежде всего институциям, а вовсе не людям. Мне неоднократно приходилось иметь дело с “жертвами” подобных, быть может, вполне искренних усилий — и свои удачи я объясняю именно тем, что за мной не стояла никакая институция, а надо мной был один лишь суд — моя собственная совесть.

Отдельная проблема, затронутая автором в разных очерках, — это женская сексуальность и половая идентификация в тюрьме. При том что пафос феминизма и его идеи мне решительно чужды, приходится признать, что именно феминизм способствовал пониманию специфики сексуальных взаимоотношений среди женщин-заключенных и специфики женской тюремной культуры вообще.

В мужской тюремной культуре секс — это насилие над слабым, чаще всего — предельный опыт, нередко провоцирующий самоубийства “опущенных” и при всех обстоятельствах — деградацию личности. В женской тюремной культуре сексуальные отношения, как правило, являются результатом взаимного согласия. Поэтому даже временные лесбийские пары для обеих участниц служат источником моральной поддержки и тепла. С той, впрочем, поправкой, что одна из членов пары, выбрав мужскую роль, по свидетельству Альперн, меняется даже на уровне биологическом.

Самое сильное впечатление произвела на меня глава третья — “Анкеты и интервью”. Собеседницы автора — это женщины и несовершеннолетние девочки, получившие срок за убийства или нанесение тяжких телесных повреждений. (Рассказы бывших политзаключенных — Натальи Горбаневской и Ольги Иоффе — отдельный сюжет, которого я не буду здесь касаться).

Рассказы девочек поражают более всего. Интервью с ними строилось как слабо формализованное: задавались достаточно общие вопросы, наподобие “Кого ты любила в детстве (родных, друзей)?”, “Что ты чувствовала в момент совершения преступления и после того?”.

Часть ответов, как обычно, воспроизводит определенный стереотип, но преобладают ответы по существу. Как правило, девочки — это соучастницы групповых преступлений. На вопрос, как это случилось, они большей частью не могут толком ответить, потому что и сами этого не понимают: они действовали как бы в дурном сне.

Во многих случаях из ответов возникает впечатление, что социализация, выражавшаяся в том, что будущая преступница неплохо (по ее словам) училась, любила родителей, бабушку и уроки литературы, да вообще собиралась жить, как все, — что эта социализация была поверхностной, чисто формальной, абсолютно неподлинной. Как если бы “свыше” в некоей книжечке все галочки были проставлены в нужных местах, а тем временем реальная жизнь всякий раз шла в иной плоскости помимо воли героини.

Конечно, есть девочки из неблагополучных семей, где мать была лишена родительских прав, где родители пьянствовали и дрались, где отчим или его собутыльники пытались девочку изнасиловать, но и в таких рассказах будут ответы “в школе любила математику” либо “ходила за хлебом для старушек во дворе”, причем все такие строки оставляют впечатление полной искренности. А в следующей фразе будет “мужика завалила — смогла, а после очень сожалела, да и сейчас очень жалко убитого”.

Какая-то “картонная”, невсамделишная жизнь, где самая обычная, ничем не замечательная девочка, которая любит маму и животных, не дрогнув, бьет истекающего кровью человека бутылкой по голове, втыкает нож в чей-то живот, а потом толком и не помнит, что ею руководило. При этом нередко самый близкий для несовершеннолетней преступницы человек — это парнишка того же возраста, который также пребывает где-то в колонии, но она надеется, что они друг друга дождутся и будут жить долго и счастливо…

Девичьих интервью — 17, а еще есть 25 анкет, заполненных женщинами, осужденными, как правило, за убийство, причем в подавляющем большинстве случаев это у них не первая судимость. Еще приведены 7 интервью с женщинами-заключенными, судимыми неоднократно и накопившими осязаемый опыт выживания в женской тюрьме.

Опыт этот ужасен в своих будничных деталях. Он подтверждает основной тезис Альперн о том, что тюрьма ломает женщину глубже и страшнее, чем она ломает мужчину. Прежде всего наша тюрьма лишает женщину признания любых ее отличий от мужчины — физиологических, психологических, ролевых. У женщины-заключенной отбирается право оставаться матерью, даже если у нее есть совсем маленькие дети. Игнорируется необходимость в гигиенических средствах, многократно возрастает частота заболеваний половой сферы — а может ли быть иначе, если в камере холод и каменный пол?

Разумеется, в российской тюрьме формально нет пыток. Но что, если не пытка, — заключение в штрафной изолятор (ШИЗО), где отбирается даже белье, и в каменном мешке женщина остается в трусах и носочках, а прямо на голое тело надевается балахон, напоминающий то одеяние, в котором некогда осужденных везли на казнь?

Основной вид занятости в женской колонии — это работа по пошиву спецодежды из самых грубых тканей. Труд этот настолько низкооплачиваемый, что обычная швейная фабрика за него вообще не возьмется. В тюрьме, чтобы таким образом заработать хоть какие-то суммы на “ларек”, женщины должны трудиться по 10—12 часов. Выходит, что с исчезновением ГУЛАГа у нас отнюдь не исчез сам институт принудительного труда.

Как следует из работы Альперн, на всю Россию имеется всего 48 женских колоний. Это значит, во-первых, что неизбежной вехой в жизни осужденных женщин является этап, то есть переезд на огромные расстояния, и, во-вторых, что для подавляющего их числа фактически невозможны свидания с родными, тем более — с оставшимися на воле детьми.

Россия долей уголовных преступниц среди женщин в среднем не слишком отличается от “благополучных” стран. При этом на 1 января 2003 года в российских пенитенциарных учреждениях содержалось около 50 тысяч женщин-заключенных. Этот контингент не сравним по масштабу с 11 тысячами обитательниц женских тюрем и колоний во Франции, Испании, Польше, Великобритании и Финляндии, хотя население этих стран суммарно превосходит Россию в 1,4 раза.

Западные коллеги и соратники Людмилы Альперн — Нильс Кристи из Норвегии, Наталия Соколофф из США, Моника Платек из Польши — люди самоотверженные и бесконечно преданные своему делу. И все же их работа облегчается традициями социумов, где давно культивируется толерантность и сострадание, будь то в религиозных или светских формах. Российские традиции сострадания “несчастненьким” не то что были забыты во времена ГУЛАГа — следовать им было реально опасно. Еще тогда автор книги выбрала себе трудную судьбу и осталась этому выбору верна.

Поблагодарим Людмилу Альперн: она сумела рассказать о женской тюрьме без “сантиментов”, но с подлинным состраданием к тем, кто, даже став преступницей, заслуживает внимания и поддержки как жертва.

Ревекка Фрумкина