Сочинение во время бессонницы пушкин

Сказав о том, что не напечатано из сочинений Пушкина в «полном» собрании его сочинений, будем теперь говорить о том, что вошло в последние три тома. Девятый том самый большой; он наполнен одними стихотворными пьесами и начинается поэмами, напечатанными в «Современнике» 1837 года и в I томе «Ста русских литераторов»: «Медный всадник», «Каменный гость», «Русалка» и «Галуб»{14}. Странно, что по распоряжению, в котором издатели нисколько не виноваты, вторая поэма – из «Дон Хуана», как она названа самим Пушкиным, переименована в «Каменного гостя»{15}, но еще страннее, что из нее выпущены обе песни, которые поет Лаура. Вторая из этих песен давно уже известна публике; это – «Ночной зефир струит эфир». Первая тоже известна публике, хотя и никогда не была напечатана; наш известный композитор М. И. Глинка положил ее на музыку, и слова, с которыми поется эта музыка, сделались еще известнее самой музыки. Вот они:

 
Я здесь, Инезилья,
Стою под окном.
Объята Севилья
И мраком и сном.
 
 
Исполнен отвагой,
Окутан плащом,
С гитарой и шпагой
Я здесь под окном.
 
 
Ты спишь ли? Гитарой
Тебя разбужу.
Проснется ли старый,
Мечом уложу.
 
 
Шелковые петли
К окошку привесь…
Что медлишь?..
Уж нет ли
Соперника здесь?..
 
 
Я здесь, Инезелья,
Стою под окном…
Объята Севилья
И мраком и сном…{16}
 

За поэмами следуют мелкие стихотворения, в трех отделениях: в первом заключаются посмертные стихотворения, как бывшие напечатанными, так и нигде не напечатанные; во втором – лицейские стихотворения; в третьем – стихотворения, пропущенные в первых восьми томах. Из посмертных стихотворений много совершенно новых, нигде не бывших напечатанными; все они прекрасны и интересны, а некоторые из них запечатлены всею силою гения Пушкина. Вот общий их перечень: «Памятник», «Желание», «Сетование», «Не дай мне бог сойти с ума», «Художнику», «Паж, или Пятнадцатилетний король», «Не розу пафосскую», «LVII ода Анакреона», «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила», «Бог веселый винограда», «Юноша, скромно пируй», «Мальчику», «Из Анакреона», «Подражание итальянскому», «Жалоба», «Добрый совет», «К***», «Подражание арабскому», «Лейла», «М. А. Г.», «Лицейская годовщина», «К Г***», «Романс», «Ночью во время бессонницы», «Заклинание», «Каприз», «М*», «Подражание Данту», «Родриг», «Отрывок»{17}, «Альфонс», «Осень» и пр. Подобно Державину, Пушкин переделал «Памятник» Горация в применении к себе: его «Памятник» есть поэтическая апофеоза гордого, благородного самосознания гения:

 
Я памятник себе воздвиг нерукотворный:
К нему не зарастет народная тропа;
Вознесся выше он главою непокорной
Наполеонова столпа.
Нет, весь я не умру, душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык —
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем народу я любезен,
 

14. Незаконченная поэма, после смерти Пушкина озаглавленная для издания 1837 г. «Галуб» (у Пушкина это имя читается: Гасуб), ныне называется «Тазит». Впервые опубликовано: «Современник», 1837, т. VII, с. 5–16.

15. Название «Каменный гость» принадлежит Пушкину.

16. Стихотворение «Ночной зефир» в черновике помечено: 13 ноября 1824, то есть оно написано за 6 лет до «Каменного гостя», законченного 4 ноября 1830 г. Стихотворение «Я здесь, Инезилья…», написанное 9 октября 1830 г., также не входит в «Каменного гостя». 2-я и 18-я строки этого стихотворения у Пушкина: «Я здесь под окном».

17. «Паж, или Пятнадцатилетний король» – «Паж, или Пятнадцатый год»; «К***» – оставшееся в рукописи продолжение стихотворения «Наперсник» – «Счастлив, кто избран своенравно…»; «Лейла» – «От меня вечор Лейла…»; «М. А. Г.» – «Кн. М. А. Голицыной-Суворовой»; «Лицейская годовщина» – «Чем чаще празднует Лицей…»; «К Г***» – «С Гомером долго бы беседовал один…» (Гнедичу); «Романс» – «Пред испанкой благородной…»; «Ночью во время бессонницы» – «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы»; «М*» – «Он между нами жил…» (Мицкевичу); под названием «Подражание Данту» были объединены два разных стихотворения: «В начале жизни школу помню я…», «И дале мы пошли и страх обнял…»; первое из них связано с дантовской традицией ритмически, второе – ритмически и тематически; «Отрывком» были названы два стихотворения: «Люблю ваш сумрак неизвестный…», «Ты сердцу непонятный мрак…».

Через несколько месяцев после создания стихотворения “К вельможе” прославленной болдинской осенью 1830 г. в творчестве Пушкина произошел коренной перелом – окончательный отказ от романтических представлений о действительности, романтических иллюзий и в связи с этим переход от “шалуньи-рифмы” к “суровой прозе”, перелом, предчувствием которого были исполнены упоминавшиеся выше заключительные строфы шестой главы “Евгения Онегина” и который исподволь подготовлялся и вызревал в его творческом сознании.

Приехав ненадолго для устройства имущественных дел в связи с предстоящей женитьбой в родовую нижегородскую вотчину, село Болдино, Пушкин неожиданно, из-за вспыхнувшей холерной эпидемии, вынужден был пробыть здесь около трех месяцев. Как в 1824-1825 гг. в Михайловском, Пушкин снова очутился в глухой русской деревне, в еще более полном одиночестве и еще более тесном соприкосновении с простым народом, вдали от столичной неволи, от Бенкендорфа и его жандармов, от продажных журналистов вроде Булгарина, от светской “черни”. И поэт, говоря его собственными словами, встрепенулся, “как пробудившийся орел”. Накапливавшаяся за годы относительного творческого затишья громадная внутренняя энергия, то и дело дававшая себя знать в непрестанно сменявших друг друга многочисленных замыслах, планах, набросках, не доводимых Пушкиным до конца и остававшихся под спудом в его рабочих тетрадях, вдруг и разом вырвалась наружу. И это получило силу грандиозного творческого взрыва – по количеству, разнообразию и качеству созданных в этот кратчайший срок произведений, – беспримерного во всей мировой литературе.

Из лирических произведений болдинской осенью 1830 г. было написано около тридцати стихотворений, среди которых такие величайшие создания, как “Элегия” (“Безумных лет угасшее веселье…”), любовные стихотворения – “Прощание”, “Заклинание” и в особенности “Для берегов отчизны дальной…”, такие, как “Герой”, “Бесы”, “Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы”. Поражает широчайший тематический диапазон лирики болдинского периода: от проникновенного любовного стихотворения (“Для берегов отчизны дальной…”) до бичующего социального памфлета (“Моя родословная”), от философского диалога на большую этическую тему (“Герой”) до антологической миниатюры (“Царскосельская статуя”, “Труд” и др.), до веселой шутки (“Глухой глухого звал…”), до меткой и злой эпиграммы. Этому соответствует и исключительное разнообразие жанров и стихотворных форм: элегия, романс, песня, сатирический фельетон, монолог, диалог, отрывок в терцинах, ряд стихотворений, написанных гекзаметром, и т. д.

Лирика этих месяцев, как и все “болдинское” творчество Пушкина, с одной стороны, завершает целый большой период творческого развития поэта, с другой – знаменует выход его на принципиально новые пути, по которым десятилетия спустя пойдет передовая русская литература. Особенно новаторский характер носит небольшое стихотворение “Румяный критик мой…”, при жизни Пушкина не печатавшееся и столь смутившее редакторов посмертного издания его сочинений, что они придали ему (возможно, и по цензурным соображениям) смягчающее заглавие “Каприз”. Действительно, в этом стихотворении, представляющем собой как бы лирическую параллель к одновременно написанной “Истории села Горюхина”, поэт начисто смывает все идиллические краски с изображения деревенской крепостной действительности, дает образец такого трезвого, сурового реализма, который прямо предваряет поэзию Некрасова.

 
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что прелестью живой стихов я был полезен
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна!
Обиды не страшись, не требуй и венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца…{18}
 

В превосходнейшей пьесе «Каприз» Пушкин художнически решает важный эстетический вопрос о причине унылости как основном элементе русской поэзии. Он находит ее в нашей русской природе и изображает ее красками, которых сила, верность и безыскусственная простота дыша г всею гениальностию великого национального поэта:

 
Румяный критик мой, насмешник толстопузой,
Готовый век трунить над нашей томной музой,
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной;
Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.
Что ж ты нахмурился? Нельзя ли блажь оставить
И песенкою нас веселой позабавить?
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,
За ними чернозем, равнины скат отлогой,
Над ними серых туч густая полоса.
Где ж нивы светлые? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца, и то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
А листья на другом размокли и, желтея,
Чтоб лужу засорить, надут первого борея.
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок; за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно б уж схоронил{19}.
 

Пьеса «Ночью во время бессонницы» показывает, как глубоко вглядывался Пушкин во все явления жизни, как глубоко прислушивался он к ним:

 
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня.
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня —
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Темный твой язык учу{20}.
 

«Подражение Данту», для не знающих итальянского языка, верно показывает, что такое Дант как поэт. Вообще, у нас Дант какая-то загадка: мы знаем, что Шлегель его провозгласил чуть-чуть не наравне с Шекспиром;{21} наши доморощенные критики также много накричали о нем; были о нем даже целые диссертации, хотя немножко и бестолковые; переводы из Данта, еще более диссертаций, добили его на Руси{22}. Но теперь, после двух небольших отрывков Пушкина из Данта, ясно видно, что стоит только стать на католическую топку зрения, чтоб увидеть в Данте великого поэта. Прислушайтесь внимательным слухом к этим откровениям задумчивого, тяжело страстного итальянца, которого душа так и рвется к обаяниям искусства и жизни, несмотря на весь свой католический страх греха и соблазна:

 
И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада,
Под свод искусственный порфирных скал.
Там нежила меня дерев прохлада;
Я предавал мечтам мой слабый ум,
И праздномыслить было мне отрада.
Любил я светлых вод и листьев шум,
 

18. Критик цитирует «Памятник» с изменениями, внесенными Жуковским ввиду цензурных требований. У Пушкина 4-я строка: «Александрийского столпа»; 15-я строка – «Что в мой жестокий век восславил я Свободу». В этом тексте есть и мелкие неточности. 18-я строка: «Обиды не страшась, не требуя венца»; 20-я строка: «И не оспоривай глупца». Опущен также эпиграф: «Exegi monumentum» – «Памятник я воздвиг», Гораций.

19. Критик цитирует «Румяный критик мой, насмешник толстопузый…» по тексту, в котором 21-я и 22-я строки (завершающие этот отрывок) ошибочно напечатаны как 5-я и 6-я.

20. Последняя строка «Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы», читается и по-другому: «Смысла я в тебе ищу».

21. См. «Историю древней и новой литературы» Ф. Шлегеля (ч. II. СПб., 1830 с. 10–14).

22. «Доморощенный критик» – С. П. Шевырев, который неоднократно восхищался Данте и под воздействием его «сильной гармонии» осознал необходимость введения в русское сложение итальянской октавы (см.: «Московский наблюдатель», 1835, ч. III, с. 5 и след.). Помимо трактата, излагающего суть этой реформы, Шевырев написал диссертацию «Дант и его век» (см. примеч. 1 к рецензии «Париж в 1838 и 1839 годах» В. М. Строева). Переводчиками Данте были Шевырев, которого очень склонял на это Пушкин (см.: «Русский архив», 1882, кн. 3, с. 185; о его «октавах» см. примеч. 19 к статье «Педант»); П. А. Катенин (см. его «Сочинения и переводы», ч. II. СПб., 1832) и Ф. Фан-Дим (Е. В. Кологривова), чей прозаический перевод «Ада» вышел в 1842 г.