Снился мне сад в подвенечном уборе история создания

Поет Александр Вертинский

Из репертуара Вадима Козина (1903-1996). 

Романс использован в художественном фильме Эмиля Лотяну “Мой ласковый и нежный зверь”.

Борис Самойлович Борисов (1873-1939), артист театра Корша, певец.
Елизавета Александровна Дитерихс (1876, Одесса – после 1917, в эмиграции)

М. Павлова

ОБ АВТОРАХ РОМАНСА “СНИЛСЯ МНЕ САД…”

Этот романс часто звучит в концертах, по радио, доставляя неизменное наслаждение слушателям. Автор музыки хорошо известен. Это популярный в 20-х годах артист Борис Борисов. Создатель замечательных стихов – Е. А. Дитерихс. Если судить по обычно публикуемому тексту, это женщина. Однако даже в самых скрупулезных литературных справочниках нет упоминаний о такой поэтессе. Дело запутывает и то обстоятельство, что сегодня этот романс исполняют мужчины и звучит он с небольшой переделкой восьмой строки.

Поиск оказался очень трудным, но, по счастливому случаю, путеводной звездой на этом пути стала профессор-историк Нина Михайловна Пашаева, которая сама происходит из рода Дитерихс и хранит сведения о нем. 

Поет Валерий Агафонов

Итак, автор исполненных глубокого чувства слов – Елизавета Александровна Дитерихс.

Она родилась в 1876 году в семье мирового судьи города Одессы. Будущий же автор музыки романса, получив образование юриста, делал первые практические шаги на этом поприще под руководством отца Елизаветы Александровны. 

Очень скоро Елизавета Александровна сама стояла в подвенечном уборе. Но… с другим. В семейном архиве не сохранилась фамилия ее первого мужа (известно, что она была замужем дважды). И коль скоро она стала замужней дамой, то очевидно, что, если писала и публиковала стихи, вряд ли под своей девичьей фамилией Дитерихс. Видимо, поэтому мы и не можем обнаружить ее стихов в печатных изданиях того времени. В 1917 году Елизавета Александровна покинула Россию. Куда она уехала и в какой стране жила – неизвестно. 

Поет Надежда Обухова

Новая жизнь романса связана с именем заслуженного артиста России Геннадия Каменного. Его высокий, красивый по тембру и оперный по силе голос прекрасно передает возвышенные чувства, выраженные в словах и музыке романса. Была сделана запись, вошедшая в 1987 году в компакт-диск певца. И если не заглянуть в первоначальный текст романса, можно и не догадаться, что стихи написаны как исповедь женского сердца. 

Поет Геннадий Каменный

Что же касается Елизаветы Дитерихс, хочется думать, что след этой поэтессы потерян далеко не навсегда. И может быть, среди тех, кто прочитает эти строки, найдется человек, который поможет этот след отыскать. А те,кто будет слушать известный романс, пусть представят себе южное небо в огромных звездах, притихшее Черное море и юную пару, соприкоснувшуюся пока с поэзией, но не с прозой жизни. 

Статья из журнала “Работница”. Публикуется по сайту “Аквариум. Справочник”.

Источник: pesni.ru

Оформление мое

Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru

(муз. Б.Борисова, ст. Е.Дитерихс)

Снился мне сад в подвенечном уборе,
В этом саду мы с тобою вдвоем.
Звезды на небе, звезды на море,
Звезды и в сердце моем.

Листьев ли шепот, иль ветра порывы
Чуткой душою я жадно ловлю.
Взоры глубоки, уста молчаливы:
“Милый, о милый, люблю!”
( Милая, я Вас люблю!)

Тени ночные плывут на просторе,
Счастье и радость разлиты кругом.
Звезды на небе, звезды на море,
Звезды и в сердце моем.

Исполняет Валентина Левко

История романса.
Этот романс часто звучит в концертах, доставляя неизменное наслаждение слушателям. Автор музыки хорошо известен. Это популярный в 20-х годах артист Борис Борисов. Создатель замечательных стихов – Е.А. Дитерихс. Если судить по обычно публикуемому тексту, это женщина. Однако даже в самых скрупулезных литературных справочниках нет упоминаний о такой поэтессе. Дело запутывает и то обстоятельство, что сегодня этот романс исполняют мужчины и звучит он с небольшой переделкой восьмой строки.
Поиск оказался очень трудным, но, по счастливому случаю, путеводной звездой на этом пути стала профессор-историк Нина Михайловна Пашаева, которая сама происходит из рода Дитерихс и хранит сведения о нем.
Итак, автор исполненных глубокого чувства слов – Елизавета Александровна Дитерихс. Она родилась в 1876 году в семье мирового судьи города Одессы. Будущий же автор музыки романса, получив образование юриста, делал первые практические шаги на этом поприще под руководством отца Елизаветы Александровны.

Встреча пробудила в молодых людях романтическое чувство. Елизавета написала признание в великолепных стихах, Борис отвечал взаимностью и – музыкой на эти стихи. Очень скоро Елизавета Александровна сама стояла в подвенечном уборе. Но… с другим. В семейном архиве не сохранилась фамилия ее первого мужа (известно, что она была замужем дважды). И коль скоро она стала замужней дамой, то, очевидно, что, если писала и публиковала стихи, вряд ли под своей девичьей фамилией Дитерихс. Видимо, поэтому мы и не можем обнаружить ее стихов в печатных изданиях того времени. В 1917 году Елизавета Александровна покинула Россию. Куда она уехала и в какой стране жила – неизвестно.Драматическая история первой любви оставила глубокий след в судьбе Бориса Борисова. Он покидает открывшееся ему юридическое поприще и становится артистом. Приходят успех, известность, но душевная боль, вероятно, долго не покидала его. В репертуаре Б. Борисова был еще один известный романс – “Я помню день”, текст которого, как можно предположить, принадлежал ему самому. Это повествование о встрече, разлуке, новой встрече через много лет, не оживившей былой любви. Выходивший в 20-х годах журнал “Новый зритель” писал об успешных полугодовых гастролях Борисова в Америке в 1924 году. На его концерты стекалось много выходцев из России. Не там ли произошла эта новая встреча с Елизаветой Александровной, урожденной Дитерихс? И хотя Б. Борисовым было создано достаточно много удачных вокальных произведений, которые он, подобно А. Вертинскому, сам же и исполнял, ни одно из них по красоте и восторженному состоянию души не сравнялось с их совместным творением в далекой юности, в Одессе. Коль скоро Б. Борисов сам пел свои романсы, аккомпанируя себе на гитаре, то легко предположить, что и романс “Снился мне сад” сразу же прозвучал в мужском варианте. Здесь надо оговориться, что в XIX веке и в начале XX было принято не делить строго репертуар песен и романсов на мужской и женский, одно и то же произведение исполняли и певцы, и певицы – даже без изменения слов. Только в последние десятилетия такое разделение стало более или менее строгим.

И если не заглянуть в первоначальный текст романса, можно и не догадаться, что стихи написаны как исповедь женского сердца. Что же касается Елизаветы Дитерихс, хочется думать, что след этой поэтессы потерян далеко не навсегда. А те, кто будет слушать известный романс, пусть представят себе южное небо в огромных звездах, притихшее Черное море и юную пару, соприкоснувшуюся пока с поэзией, но не с прозой жизни.

Олег Погудин

Статья “Снился мне сад…”, авт. М.Павлова, https://www.rabotnitsa.ru

«Снилсямнесадвподвенечномуборе,

Вэтомсадумыстобоювдвоём.

Звёздынанебе, звездынаморе,

Звёздыивсердцетвоем».

Из популярного романса.

Тема сада — одна из важнейших в искусстве, да и вообще — в культуре. Оно — неслучайно, ибо хомо-сапиенс, выкинутый Богом из райских садов, беспрестанно жаждал вернуться. Или — повторить, закрепить. Сад — это извечный миф. Это – Гефсиманский сад Иисуса. Это — запретные сады из легенд — с аленьким цветочком и молодильными яблоками.

Сад—этозаповедноепрошлоеимечтыобудущем. «ИнаМарсебудутяблоницвести», – обещали советские люди, возжелавшие построить Рай в масштабах вселенной. «ВсяРоссия  – нашсад», – утвердил чеховский ПетяТрофимов, которому автор приготовил то кроваво-яркое будущее, что уже намечалось пока ещё пунктиром, искрой, «Искрой». Войти в обновлённый сад, угробив дотла старый мир, включая коммерческие грёзы мсье Лопахина. «Ношёпотгромчеголода – онкроеткапельспад: / “Черезчетырегодаздесьбудетгород–сад!» – напишет впоследствии ещё один враг канона — Владимир Маяковский. «Язнаю—садуцвесть!»

Сад — как воспоминание о детстве. Пушкину видится его Захарово: «Могусойтиввеселыйсад, / ГдевместеФлораиПомона / Цветысплодамимнедарят». Лермонтову — Тарханы: «Ивижуясебяребенком; икругом / Родныевсёместа: высокийбарскийдом; / Исадсразрушеннойтеплицей». Есенину — Константиново: «Вижусадвголубыхнакрапах, / Тихоавгустприлёгкоплетню». Сад — нечто утраченное, как и Рай. «Вначалебылсад. Детствобылосадом, – почти в библейской манере начинает свой рассказ Татьяна Толстая и — затем ныряет в своё привычное многословие: Безконцаикрая, безграницизаборов, вшумеишелесте, золотойнасолнце, светло–зеленыйвтени».

Герой «Пошехонской старины», вовсе не любя своё детство, с теплотой и – жалостью описывает барский сад: «Дорожкибылиокаймленыкустамимелкойсирениицветочнымирабатками, наполненнымибольшимколичествомроз, изкоторыхгналиводуивариливаренье. Обилиефруктовивособенностиягодбылотакое, чтосконцаиюнядополовиныавгустагосподскийдомположительнопревращалсявфабрику, вкоторойсутрадовечерапроизводиласьягоднаяэксплуатация». Жалость — оттого, что вся краса и услада народилась с одной лишь целью: стать вареньем, розовой водой, настойками, засахаренными фруктами.  «Замечательноговэтомсадутолькото, чтооноченьбольшой», – отмечает неумный, зато — сметливый Лопахин. Для него сад — помеха, и заодно — объект классовой ненависти. «Приходитевсесмотреть, какЕрмолайЛопахинхватиттопоромповишнёвомусаду, какупадутназемлюдеревья! Настроиммыдач, инашивнукииправнукиувидяттутновуюжизнь. Музыка, играй!» Сад, как знаковая деталь. Сад, как образ чего-то нового. Как цель.

В каждую эпоху была своя идея сада, но в Серебряном веке с его символизмом тема приобрела исключительные черты, а потому выставка «СадыСеребряноговека», проходящая в Царицыно, интересна вдвойне: с исторической и художественной точек зрения. Поскольку русский Модерн — это, прежде всего, словесность, то авторы проекта констатируют: «Каждыйзал–какглавабольшойкниги». Переходя из одного пространства — в другое, мы будто читаем сборник рассказов и стихотворений. Где-то мелькнёт отрывок из пьесы, где-то — фрагмент романа. Это — выставка-хрестоматия. Или — выставка-сновидение, где сплетаются виды, образы и тени былого. «Снилсямнесад…»

Итак, вступление, первый аккорд – «Дорога в сад». Путь от обыденности – к небесному пределу. Находим высказывание Александра Блока, скрупулёзно выбранное авторами экспозиции:«Чтонамсажатьрозыназемле, нелучшелинанебе?» В этом зале — попытки скрасить быт — волшебными соцветиями. Перед нами — часы стиля Ар нуво — корпус оплетён стеблями-виньетками, а циферблат увенчан цветами. В те годы во всём царил растительный орнамент — ирисы, лилии, хризантемы. Растения казались совершеннее людей и — самой жизни.

На одной из витрин — садоводческий каталог за 1909 год. Причудливый историзм в духе гротов позднего рококо соседствует с желанием обустраивать сады и парки «по-новому». Всенепременная крымская тема с её горячим ландшафтом. Явлена довольно редкая вещь художника Фёдора Васильева «Вид из Эриклика» – фонтан в лучах солнца. Художник умер молодым, от чахотки, но до конца дней создавал ликующие полотна с обещанием «света небесного».

Следующий зал назван «Садом символов», хотя, на этой выставке всё проникнуто символизмом и было ли нужно выделять один из разделов? Орнаменты, вышивки, посуда, расписанная букетами и – плафоны в форме цветочных чашечек. Цветок –  зримый идеал времени. Очаровательных женщин сравнивают с благоухающими розами, девушек — с бутонами. Грабарь, Головин, Бенуа  – все они живописали буйство флоры и — триумф полуденного лета, но везде проскальзывала грусть прощания со старым парком, который вот-вот будет уничтожен то ли «под дачи», то ли — сметён вихрем огневой Революции.

Пространство «Сада мечты» – это не только лишь фантазии; это — некий спор о том, что лучше: естественное или искусственное. Весьма остренькая линия для диспутов. Тогда, на излёте старорежимности, в моду опять вошла андерсеновская сказка о соловье, розе и принцессе, отвергнувшей «настоящие» подарки. Что лучше? Букетик, только что купленный у цветочницы или же шёлковая хризантема, которая никогда не завянет? «Какхороши, каксвежибылирозы…»– глагол прошедшего времени навевал скуку и раздражал. Здесь мы видим театральное соединение живых и неживых цветов — на картинах  Головина,  Сапунова и Гауша. Драпировки с цветочным принтом, вазы с ирисами, растения — то ли сорванные, то ли сделанные для театрального позирования. «Сад мечты» для человека эпохи Модерн — это всегда нечто искусственное и при том – уставшее от пресыщения. Манерный Игорь Северянин философически изрёк: «Цветынедумаютолюдях, / Нолюдигрезятоцветах». Поэтому — срывают. Отсюда – «Цыганка с букетом» Головина. Букет, что будет выброшен сразу после сеанса у художника.

Зал, посвящённый «Саду памяти» – это ностальгическая песня о былом величии. В начале XX столетия особую популярность приобрели картины и зарисовки из жизни Версаля времён Луи XIV или – что-нибудь о том Летнем саде, куда водили юного Женю Онегина. Мир «до паровоза и телеграфа» казался чарующим и — спокойным. Редко экспонирующаяся картина Эльзы Баклунд «Бабушкино платье» лишена ожидаемой пронзительности — умиротворённая дама восседает в наряде, к которому надо бы кринолин, однако, его уже не носят. Зачем она примерила эту допотопную, вернее до-телефонную и до-автомобильную вещь? Чтобы прочесть письмо: она его держит с величайшей осторожностью и некоторым страхом. Послание, найденное, видимо, в одной из усадебных книг — мы видим и томик, и розы, и «немодную» мебель, стоявшую тут, вероятно, в те времена, когда бабушка получила тот листок с признанием в любви от соседского помещика. Или сама написала, да не отправила? Как хороши, как свежи. Были. «Онвесьсверкаетихрустит, / Обледенелыйсад. / Ушедшийотменягрустит, / Нонетпутиназад», – всплакнула Анна Ахматова.

 На очереди зал «В старой усадьбе» и тут же начинаются антоновские яблоки Ивана Бунина: «Помнюбольшой, весьзолотой, подсохшийипоредевшийсад, помнюкленовыеаллеи, тонкийароматопавшейлиствыи—запахантоновскихяблок, запахмедаиосеннейсвежести».  Здесь много фото, сделанных в 1890-1910-х годах и это не было обычным художественным запечатлением. «Остановись, мгновенье!»Ты — уходишь. Люди инстинктивно ощущали, что «вишнёвые сады», как все эти антоновки всё равно будут вырублены — так надо матери-Истории. Срочно ухватить это печальное дуновение — оставить его для потомка.

Великолепен зал «Сады на сцене» – тут многочисленные эскизы Александра Бенуа к фантастическому балету «Павильон Армиды», а один из макетов увеличен до размеров декорации — мы словно бы вступаем на территорию сказочных боскетов, списанных с гравюр Галантного века. Наблюдалась эстетская ностальгия по Версалю и Цвингеру, балам да маскарадам. Бенуа препарирует эстетику балетов Жана-Филиппа Рамо, что мы и наблюдаем, разглядывая тщательные рисунки и воздушной прелести костюмы. Это – не грусть о чудесном прошлом — это грусть о невозможности. Укрыться от века в павильоне Армиды. Вдыхать запахи шёлковых тубероз и белых акаций. А головинские костюмы к «Орфею и Эвридике» – не эстетизация античности, но оживление райских цветов. Но они всё одно — погибли.

Интеллектуал Серебряного века напоминал девушку Ассоль, которая бредила алыми парусами, но дождалась красных знамён и булыжника — по лбу. Но, что характерно, стилистику Бенуа потом активно будут использовать сталинские сценографы и ландшафтные дизайнеры парков культуры — Большой Стиль затребует пышности и восторга.

Вот «Человек в саду» – это милая обыденность, столики и чаепития, рассуждения и признания. Чеховское настроение. Или — назойливые дачники Тэффи и Аверченко. На витринах — платья и визитки, веера, предметы быта, ларчики, штучки. Забавно смотрится и реклама 1900-х — наивная и роскошно-прихотливая, с яркими, переплетающимися буквами. Красочные афиши мероприятий, связанных с огородничеством, садоводством и обустройством усадеб. Замечу, что именно в начале XX века задыхающаяся от заводских дымов Европа, всерьёз задумалась о тупиковости мегаполисов и вреде «полезных» проводочков и движков – так возникла идея города-сада, где бензино-керосиновый ад должен быть отнесён за черту населённого пункта. Проводились шумные конференции. В том числе, в России, где индустриализация и рост городского населения шли семимильными шагами ещё до Революции.

Рядом — пригласительные билеты на торжества в имении князей Юсуповых. Тут же — приглашения поскромнее. В каждой открыточке и карточке — нарциссы, орхидеи, виньетки, прихоть. «Всосновомперелеске, нашероховатыхстволах, вечернеесолнцележалоогненно–румянымиполосками. Издачныхсадиковдоносилсястуккрокетныхшаров», – в этой набоковской фразе заключена вся потерянная Россия., и Валентин Катаев— уже, будучи советским классиком, написал дивные строки о дачном празднике и угощениях, какие подавались в ту невозвратную пору: «Утромподабрикосамибылнакрытгромадныйстол, уставленныйбукетамиполевыхцветов. Серединуегозанималсдобныйкрендельвеличинойсвелосипед. Вседачникибылиприглашеныподабрикосыкутреннемучаю». Глядя на экспонаты, мы видим эти сцены, чувствуем запахи ветра, тоскуем — без причин. Тут – вместе с бытностью 1910-х — фривольные сценки, нарисованные Константином Сомовым для «Книги маркизы» и других проектов, отсылающих к Марии-Антуанетте. Кукольные виконты и тонюсенькие принцессы, уединившиеся в беседках – идеализированная жизнь давних времён и гильотинированных сказок.

Эта выставка напоминает длинный, немного сумбурный, но очень светлый, прозрачный сон — где каждый поворот сулит встречу с ирреальностью. «Нозачемзагадкаснов, / Еслинеженликцветов, / Есливводятнасцветы / ВвечныйпраздникКрасоты», – так просто и шумно вздохнул Бальмонт — поэт, желавший видеть исключительно прекрасное.

Заглавная илл. Александр Бенуа. Сценография к балету “Павильон Армиды”