Снился мне сад набоков
Пилотный спектакль в рамках подписанного в конце марта соглашения между НПО «Сатурн» и Российским драматическим театром имени Фёдора Волкова состоялся девятого апреля в парк-отеле «Спасское». Монопостановка «Снился мне сад…» с Натальей Асанкиной собрала более сотни зрителей — среди них были как сотрудники компании, так и гости парк-отеля. Часть билетов находилась в свободной продаже. Спектакль по мотивам рассказа Владимира Набокова в постановке Владимира Майзингера получил самую высокую оценку публики. Управляющий директор «Сатурна» Виктор Поляков отметил, что в этот вечер вновь убедился — не зря Волковский носит почётный статус первого русского театра. О заводных практиках в области культуры репортаж «Черёмухи».
Перед импровизированным зрительным залом — интерьер, переносящий в начало ХХ века, создающий атмосферу камерных салонов в стиле прованс. В центре — круглый стол с белоснежной кружевной скатертью. Такая же белая чайная пара и ваза с живыми цветами гармонировали с потёртым от времени переплётом фотоальбома. Рядом — тумба с патефоном. К столу приставлен стул, на котором висит тёмная и пока ничейная накидка с кистями. Как только гости заняли свои места, в тёмно-синем атласном платье в пол показалась актриса.
Формат постановки для некоторых оказался неожиданностью. Моноспектакли довольно редко ставят в наших театрах, но именно его решила подарить волковская труппа рыбинскому зрителю.
Наталья Асанкина, актриса:
«Спектакль состоит из двух частей: первая — это рассказ Набокова „Красавица“. Во второй части будут звучать романсы и русская поэзия „серебряного века“. Нам с вами сейчас предстоит перенестись в начало двадцатого века, в двадцатые годы и представить, что вы находитесь в поэтическо-музыкальном салоне госпожи Н.».
Актриса повернулась и будто бы ушла, а на «сцену» вышла героиня спектакля. Она вступила с первыми нотами романса. Аккомпанировал на фортепиано Игорь Есипович. Зрители окунулись в произведение, слушая о нелёгкой судьбе эмигрантки из России Ольге Алексеевне. Актриса говорила так, словно знала эту историю не понаслышке, а исключительно из личного знакомства с набоковской красавицей, и с грустью передавала её уже не раз на светских вечерах за бокалом красного вина.
Меряя шаг вокруг стола, от стула к патефону, который радовал звучанием своего времени, госпожа Н. рассказывала историю всецело не только словами, но и богатой мимикой. Жесты Натальи Асанкиной — в духе лучшей школы актёрского мастерства.
Когда драматургия набирала обороты, героиня в напряжении сжимала пальцы в замок, чеканила каждую букву, а когда наступала развязка эпизода — руки устремлялись в стороны в самом открытом жесте из всех мыслимых.
Именно эмоциональная точность и невероятная харизма Натальи Асанкиной сделали спектакль.
К Набокову можно относиться по-разному, многие его произведения вызывают споры с момента издания и по сей день. Но «Красавица» действительно сильна каждой фразой, и эту силу удалось передать настолько, что её неожиданный конец стал для зрителя, если он не читал оригинала, потрясением. Нет, было понятно, что «стрела попала в цель». Ольга Алексеевна, чья судьба — полное отражение своего времени, вышла замуж и умерла через год, но так хотелось узнать продолжение. А эта незаконченность, резко переходящая в состоявшуюся вечность у Набокова — «стрела летит вечно» — оставила зал в полной растерянности. Но таков авторский замысел, и его воплощение в этой монопостановке можно назвать классическим.
Вторая часть началась с романса «Слушайте, если хотите…». Настроение и характер действия поменялись, дышалось легче и актрисе, и гостям, ушло сосредоточенное напряжение. Многие, наконец, оживились и сменили застывшие позы. Наталья читала Мережковского, Ахматову и Цветаеву. Немного комментировала подборку, а после пела очередной отрывок из романса. «Только раз бывает в жизни…», «Отвори потихоньку калитку…», «В тёмном зале сейчас только плакал рояль…» — знакомые и не очень композиции с её глубоким голосом оживали. Она отпивала чай, садилась и перелистывала альбом, куталась в накидку и снова возвращала её на спинку стула, оставляя небрежно свисать до самого пола.
Но вот Наталья закончила петь и ушла «за кулисы», музыка продолжала звучать. Зрители ждали ещё одного выхода, и актриса появилась, но со словами «Это действительно всё». И на бис прозвучал еще один романс «Так хорошо мне с тобою быть…»
Зрители долго аплодировали, приём был действительно теплым, а Виктор Поляков не мог отпустить героиню вечера без букета цветов и слов благодарности. Он подчеркнул, что сегодня увидел истинно русскую актрису.
Наталья Асанкина:
«Здесь для меня всё особенное, и зал, и место. О людях я уже говорила не раз. Они не только умные, интеллектуальные, но и очень внимательные, и я бы даже сказала, трепетные. Такая тишина во время спектакля, с которой я столкнулась, говорит о внутренней собранности, чуткости».
Значительную роль в том, что первая встреча состоялась, сыграли её организаторы. Принимающая сторона советовалась и учитывала рекомендации директора театра Юрия Итина, до начала проекта побывавшего и на «Сатурне», и в «Спасском»; искала, как выгодно использовать зал ресторана «Хлебникофф»; решала многие другие моменты, которые остаются «за кадром».
Оксана Соболева, управляющая парк-отелем «Спасское»:
«Это дебют нашего большого проекта, и мы решили начать его именно с моноспектакля, потому что наш зал позволяет создать именно такую камерную атмосферу, когда актёр очень близко находится к зрителю, и каждый вовлечён в это действие».
Управляющая заверила, что творческие встречи станут регулярными и будут проходить примерно раз в две недели. Будут не только спектакли, но и концерты, беседы с актёрами и режиссёрами. Планируют использовать открытую летнюю площадку, которая позволит ставить более масштабные проекты.
Поскольку этот спектакль стал пилотным, его «опробовали» на относительно небольшой аудитории. Но в дальнейшем обязательно пригласят сотрудников разных подразделений «Сатурна», лучших представителей цехов и КБ.
Информацию о предстоящих событиях традиционно можно будет найти на корпоративном портале компании и в цехкомах, а также на сайте парк-отеля «Спасское».
Подводя черту под встречей, управляющий директор «Сатурна» рассказал, как родилась идея проекта, и что он значит для компании и для него лично.
Виктор Поляков:
«На производстве средний возраст работников — сорок лет. Очень много и молодых людей. Их рождение и рост пришёлся на безвременье, на лихолетье 90-х. Помните? Когда одна большая страна перестала существовать, а новая ещё не встала на ноги. Этот период длился лет двадцать, мы тогда жили в трудные времена, в семьях было не до культуры. Но это не вина людей. Есть некий пробел, который надо восполнить. Завод сейчас работает устойчиво и надо понимать, что есть не только рабочее время, но и досуг. Проект с театром потрясающий и всеобъемлющий, я думаю, в него будет вовлечён не только „Сатурн“, но и весь город. Театр — одна из составляющих общей культуры людей. И мне хочется, чтобы они становились богаче не только материально, но и духовно».
В качестве приглашённого гостя спектакль посетила и глава Рыбинского района.
Татьяна Смирнова:
«Буквально за час мы пережили колоссальные эмоции, прикоснулись к прекрасному благодаря игре и таланту восхитительной актрисы Натальи Асанкиной, музыкантов театра Волкова. Примечательно, что идея родилась на моторостроительном предприятии, у которого, казалось бы, производственных задач просто океан. И среди этих забот вдруг появляется эта красивая задумка. Ещё удивительно, что именно здесь она состоялась, в нашем Рыбинском районе, на берегу великой Волги. И не во время какого-то торжественного ужина или приёма как приложение. А мы специально пришли увидеть спектакль в такой обстановке. Театром он очень хорошо подобран, и осталось приятное ощущение, что мы из повседневной суеты окунулись в прекрасное. А ещё вот эта недосказанность в спектакле, у кого-то она и вызвала сожаление, но с другой стороны, для начала проекта это просто здорово. Потому что мы будем ждать продолжения».
Обсуждение спектакля шло и среди зрителей, которые, пожалуй, единодушно высоко оценили совместный проект «Сатурна» и театра имени Волкова.
Ирина Медовникова, зритель:
«Давно слышала о возможном сотрудничестве театра Волкова и НПО „Сатурн“, и вот друзья пригласили меня на первый спектакль. Это большая культурная программа для сотрудников „Сатурна“, молодёжи, и вообще для тех людей, которые заняты на производстве, да и для жителей Рыбинска в целом. Привезти театр в наше „Спасское“ — это здорово! Не так часто мы бываем в Ярославле, да и возвращаться после вечернего спектакля без личного автомобиля сложно, если только мэр Рыбинска не посодействует более позднему возвращению последней маршрутки Ярославль-Рыбинск. Многие ездили бы в Волковский театр. А тут — сам Первый Русский пожаловал на рыбинскую землю! Начало положено, всем очень понравилось. Великолепная акустика, хороший зал. Приятно звучали романсы. Всё очень душевно. Хотелось бы, чтобы артисты театра приезжали к нам почаще».
НПО «Сатурн», Волковский театр и парк-отель «Спасское» подписали трёхстороннее соглашение о сотрудничестве 22-го марта этого года. Вместе с директором театра Юрием Итиным «Сатурн» посетила творческая делегация с артистами труппы, среди которых была и Наталья Асанкина. Гостям провели экскурсию по цехам и музею компании, а Юрий Итин в конце оставил запись в Книге для почётных гостей.
Источник
Цитата сообщения komrik_valerya
РЕТРО-МУЗЫКА. ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ РОМАНСА “СНИЛСЯ МНЕ САД…”
Музыка Бориса Борисова
Слова Елизаветы Дитерихс
Снился мне сад в подвенечном уборе,
В этом саду мы с тобою вдвоем.
Звезды на небе, звезды на море,
Звезды и в сердце моем.
Листьев ли шепот иль ветра порывы
Чуткой душою я жадно ловлю.
Взоры глубоки, уста молчаливы:
Милый, о милый, люблю.
Тени ночные плывут на просторе,
Счастье и радость разлиты кругом.
Звезды на небе, звезды на море,
Звезды и в сердце моем.
Поет Александр Вертинский
Из репертуара Вадима Козина (1903-1996).
Другое заглавие – “Звёзды на небе”.
Романс использован в художественном фильме Эмиля Лотяну “Мой ласковый и нежный зверь”.
Борис Самойлович Борисов (1873-1939), артист театра Корша, певец.
Елизавета Александровна Дитерихс (1876, Одесса – после 1917, в эмиграции)
М. Павлова
ОБ АВТОРАХ РОМАНСА “СНИЛСЯ МНЕ САД…”
Этот романс часто звучит в концертах, по радио, доставляя неизменное наслаждение слушателям. Автор музыки хорошо известен. Это популярный в 20-х годах артист Борис Борисов. Создатель замечательных стихов – Е. А. Дитерихс. Если судить по обычно публикуемому тексту, это женщина. Однако даже в самых скрупулезных литературных справочниках нет упоминаний о такой поэтессе. Дело запутывает и то обстоятельство, что сегодня этот романс исполняют мужчины и звучит он с небольшой переделкой восьмой строки.
Поиск оказался очень трудным, но, по счастливому случаю, путеводной звездой на этом пути стала профессор-историк Нина Михайловна Пашаева, которая сама происходит из рода Дитерихс и хранит сведения о нем.
Поет Валерий Агафонов
Итак, автор исполненных глубокого чувства слов – Елизавета Александровна Дитерихс.
Она родилась в 1876 году в семье мирового судьи города Одессы. Будущий же автор музыки романса, получив образование юриста, делал первые практические шаги на этом поприще под руководством отца Елизаветы Александровны.
Встреча пробудила в молодых людях романтическое чувство. Елизавета написала признание в великолепных стихах, Борис отвечал взаимностью и – музыкой на эти стихи.
Очень скоро Елизавета Александровна сама стояла в подвенечном уборе. Но… с другим. В семейном архиве не сохранилась фамилия ее первого мужа (известно, что она была замужем дважды). И коль скоро она стала замужней дамой, то очевидно, что, если писала и публиковала стихи, вряд ли под своей девичьей фамилией Дитерихс. Видимо, поэтому мы и не можем обнаружить ее стихов в печатных изданиях того времени. В 1917 году Елизавета Александровна покинула Россию. Куда она уехала и в какой стране жила – неизвестно.
Драматическая история первой любви оставила глубокий след в судьбе Бориса Борисова. Он покидает открывшееся ему юридическое поприще и становится артистом. Приходят успех, известность, но душевная боль, вероятно, долго не покидала его.
В репертуаре Б. Борисова был еще один известный романс – “Я помню день”, текст которого, как можно предположить, принадлежал ему самому. Это повествование о встрече, разлуке, новой встрече через много лет, не оживившей былой любви. Выходивший в 20-х годах журнал “Новый зритель” писал об успешных полугодовых гастролях Борисова в Америке в 1924 году. На его концерты стекалось много выходцев из России. Не там ли произошла эта новая встреча с Елизаветой Александровной, урожденной Дитерихс? И хотя Б. Борисовым было создано достаточно много удачных вокальных произведений, которые он, подобно А. Вертинскому, сам же и исполнял, ни одно из них по красоте и восторженному состоянию души не сравнялось с их совместным творением в далекой юности, в Одессе.
Коль скоро Б. Борисов сам пел свои романсы, аккомпанируя себе на гитаре, то легко предположить, что и романс “Снился мне сад” сразу же прозвучал в мужском варианте. Здесь надо оговориться, что в XIX веке и в начале XX было принято не делить строго репертуар песен и романсов на мужской и женский, одно и то же произведение исполняли и певцы, и певицы – даже без изменения слов. Только в последние десятилетия такое разделение стало более или менее строгим.
Поет Надежда Обухова
Новая жизнь романса связана с именем заслуженного артиста России Геннадия Каменного. Его высокий, красивый по тембру и оперный по силе голос прекрасно передает возвышенные чувства, выраженные в словах и музыке романса. Была сделана запись, вошедшая в 1987 году в компакт-диск певца. И если не заглянуть в первоначальный текст романса, можно и не догадаться, что стихи написаны как исповедь женского сердца.
Поет Геннадий Каменный
Что же касается Елизаветы Дитерихс, хочется думать, что след этой поэтессы потерян далеко не навсегда. И может быть, среди тех, кто прочитает эти строки, найдется человек, который поможет этот след отыскать. А те,кто будет слушать известный романс, пусть представят себе южное небо в огромных звездах, притихшее Черное море и юную пару, соприкоснувшуюся пока с поэзией, но не с прозой жизни.
Статья из журнала “Работница”. Публикуется по сайту “Аквариум. Справочник”.
Источник: pesni.ru
Оформление мое
Источник
Армянский музей Москвы предлагает вам рассказ Владимира Набокова “Рождество”.
Владимир Владимирович Набоков (публиковался также под псевдонимом Владимир Сирин) – русский и американский писатель, поэт, переводчик, литературовед и энтомолог. Сын политика Владимира Набокова.
I
Вернувшись по вечереющим снегам из села в свою мызу, Слепцов сел в угол, на низкий плюшевый стул, на котором он не сиживал никогда. Так бывает после больших несчастий. Не брат родной, а случайный неприметный знакомый, с которым в обычное время ты и двух слов не скажешь, именно он толково, ласково поддерживает тебя, подает оброненную шляпу,-когда все кончено, и ты, пошатываясь, стучишь зубами, ничего не видишь от слез. С мебелью – то же самое. Во всякой комнате, даже очень уютной и до смешного маленькой, есть нежилой угол. Именно в такой угол и сел Слепцов.
Владимир Набоков и его бабочки. Фото spletnik.ru
Флигель соединен был деревянной галереей-теперь загроможденной сугробом – с главным домом, где жили летом. Незачем было будить, согревать его, хозяин приехал из Петербурга всего на несколько дней и поселился в смежном флигеле, где белые изразцовые печки истопить – дело легкое.
В углу, на плюшевом стуле, хозяин сидел, словно в приемной у доктора. Комната плавала во тьме, в окно, сквозь стеклянные перья мороза, густо синел ранний вечер. Иван, тихий, тучный слуга, недавно сбривший себе усы, внес заправленную, керосиновым огнем налитую, лампу, поставил на стол и беззвучно опустил на нее шелковую клетку: розовый абажур. На мгновенье в наклоненном зеркале отразилось его освещенное ухо и седой еж. Потом он вышел, мягко скрипнув дверью.
Тогда Слепцов поднял руку с колена, медленно на нее посмотрел. Между пальцев к тонкой складке кожи прилипла застывшая капля воска. Он растопырил пальцы, белая чешуйка треснула.
II
Когда на следующее утро, после ночи, прошедшей в мелких нелепых снах, вовсе не относившихся к его горю, Слепцов вышел на холодную веранду, так весело выстрелила под ногой половица, и на беленую лавку легли райскими ромбами отраженья цветных стекол. Дверь поддалась не сразу, затем сладко хряснула, и в лицо ударил блистательный мороз. Песком, будто рыжей корицей, усыпан был ледок, облепивший ступени крыльца, а с выступа крыши, остриями вниз. свисали толстые сосули, сквозящие зеленоватой синевой. Сугробы подступали к самым окнам флигеля, плотно держали в морозных тисках оглушенное деревянное строеньице. Перед крыльцом чуть вздувались над гладким снегом белые купола клумб, а дальше сиял высокий парк, где каждый черный сучок окаймлен был серебром, и елки поджимали зеленые лапы под пухлым и сверкающим грузом.
Слепцов, в высоких валенках, в полушубке с каракулевым воротником, тихо зашагал по прямой, единственной расчищенной тропе в эту слепительную глубь. Он удивлялся, что еще жив, что может чувствовать, как блестит снег, как ноют от мороза передние зубы. Он заметил даже, что оснеженный куст похож на застывший фонтан, и что на склоне сугроба – песьи следы, шафранные пятна, прожегшие наст. Немного дальше торчали столбы мостика, и тут Слепцов остановился. Горько, гневно столкнул с перил толстый пушистый слой. Он сразу вспомнил, каким был этот мост летом. По склизким доскам, усеянным сережками, проходил его сын, ловким взмахом сачка срывал бабочку, севшую на перила. Вот он увидел отца. Неповторимым смехом играет лицо под загнутым краем потемневшей от солнца соломенной шляпы, рука теребит цепочку и кожаный кошелек на широком поясе, весело расставлены милые, гладкие, коричневые ноги в коротких саржевых штанах, в промокших сандалиях. Совсем недавно, в Петербурге,-радостно, жадно поговорив в бреду о школе, о велосипеде, о какой-то индийской бабочке,-он умер, и вчера Слепцов перевез тяжелый, словно всею жизнью наполненный гроб, в деревню, в маленький белокаменный склеп близ сельской церкви.
Было тихо, как бывает тихо только в погожий, морозный день. Слепцов, высоко подняв ногу, свернул с тропы и, оставляя за собой в снегу синие ямы, пробрался между стволов удивительно светлых деревьев к тому месту, где парк обрывался к реке. Далеко внизу, на белой глади, у проруби, горели вырезанные льды, а на том берегу, над снежными крышами изб, поднимались тихо и прямо розоватые струи дыма. Слепцов снял каракулевый колпак, прислонился к стволу. Где-то очень далеко кололи дрова,-каждый удар звонко отпрыгивал в небо,- а над белыми крышами придавленных изб, за легким серебряным туманом деревьев, слепо сиял церковный крест.
III
После обеда он поехал туда,- в старых санях с высокой прямой спинкой. На морозе туго хлопала селезенка вороного мерина, белые веера проплывали над самой шапкой, и спереди серебряной голубизной лоснились колеи. Приехав, он просидел около часу у могильной ограды, положив тяжелую руку в шерстяной перчатке на обжигающий сквозь шерсть чугун, и вернулся домой с чувством легкого разочарования, словно там, на погосте, он был еще дальше от сына, чем здесь, где под снегом хранились летние неисчислимые следы его быстрых сандалий.
Вечером, сурово затосковав, он велел отпереть большой дом. Когда дверь с тяжелым рыданием раскрылась и пахнуло каким-то особенным, незимним холодком из гулких железных сеней, Слепцов взял из рук сторожа лампу с жестяным рефлектором и вошел в дом один. Паркетные, полы тревожно затрещали под его шагами. Комната за комнатой заполнялись желтым светом; мебель в саванах казалась незнакомой; вместо люстры висел с потолка незвенящий мешок,- и громадная тень Слепцова, медленно вытягивая руку, проплывала по стене, по серым квадратам занавешенных картин.
Войдя в комнату, где летом жил его сын, он поставил лампу на подоконник и наполовину отвернул, ломая себе ногти, белые створчатые ставни, хотя все равно за окном была уже ночь. В темносинем стекле загорелось желтое пламя -чуть коптящая лампа,- и скользнуло его большое. бородатое лицо.
Он сел у голого письменного стола, строго, исподлобья, оглядел бледные в синеватых розах стены, узкий шкап вроде конторского, с выдвижными ящиками снизу доверху, диван и кресла в чехлах,- и вдруг, уронив голову на стол, страстно и шумно затрясся, прижимая то губы, то мокрую щеку к холодному пыльному дереву и цепляясь руками за крайние углы.
“Тут, в этой комнате, вон на этом столе, сын расправлял свою поимку, пробивал мохнатую спинку черной булавкой, втыкал бабочку в пробковую щель меж раздвижных дощечек, распластывал, закреплял полосами бумаги еще свежие, мягкие крылья”. фото s4.fotokto.ru
В столе он нашел тетради, расправилки, коробку из-под английских бисквитов с крупным индийским коконом, стоившим три рубля. О нем сын вспоминал, когда болел, жалел, что оставил, но утешал себя тем, что куколка в нем, вероятно, мертвая. Нашел он и порванный сачок – кисейный мешок на складном обруче, и от кисеи еще пахло летом, травяным зноем.
Потом, горбясь, всхлипывая всем корпусом, он принялся выдвигать один за другим стеклянные ящики шкафа. При тусклом свете лампы шелком отливали под стеклом ровные ряды бабочек. Тут, в этой комнате, вон на этом столе, сын расправлял свою поимку, пробивал мохнатую спинку черной булавкой, втыкал бабочку в пробковую щель меж раздвижных дощечек, распластывал, закреплял полосами бумаги еще свежие, мягкие крылья. Теперь они давно высохли – нежно поблескивают под стеклом хвостатые махаоны, небесно-лазурные мотыльки, рыжие крупные бабочки в черных крапинках, с перламутровым исподом. И сын произносил латынь их названий слегка картаво, с торжеством или пренебрежением.
IV
Ночь была сизая, лунная; тонкие тучи, как совиные перья, рассыпались по небу, но не касались легкой ледяной луны. Деревья – груды серого инея -отбрасывали черную тень на сугробы, загоравшиеся там и сям металлической искрой. Во флигеле, в жарко натопленной плюшевой гостиной, Иван поставил на стол аршинную елку в глиняном горшке и как раз подвязывал к ее крестообразной макушке свечу,-когда Слепцов, озябший, заплаканный, с пятнами темной пыли, приставшей к щеке, пришел из большого дома, неся деревянный ящик под мышкой. Увидя на столе елку, он спросил рассеянно, думая о своем: -Зачем это?
Иван, освобождая его от ящика, низким круглым голосом ответил: – Праздничек завтра.
-Не надо,- убери- поморщился Слепцов, и сам подумал: “Неужто сегодня Сочельник? Как это я забыл?” Иван мягко настаивал: – Зеленая. Пускай постоит.
– Пожалуйста, убери,-повторил Слепцов и нагнулся над принесенным ящиком. В нем он собрал вещи сына – сачок, бисквитную коробку с каменным коконом, расправилки, булавки в лаковой шкатулке, синюю тетрадь. Первый лист тетради был наполовину вырван, на торчавшем клочке осталась часть французской диктовки. Дальше шла запись по дням, названия пойманных бабочек и Другие заметы: “Ходил по болоту до Боровичей
Слепцов поднял голову, проглотил что-то – горячее, огромное. О ком это сын пишет?
“Ездил, как всегда, на велосипеде”, стояло дальше. “Мы почти переглянулись. Моя прелесть, моя радость
– Это немыслимо,-прошептал Слепцов,- я ведь никогда не узнаю.
Он опять наклонился, жадно разбирая детский почерк, поднимающийся, заворачивающий на полях.
“Сегодня- первый экземпляр траурницы. Это значит-осень. Вечером шел дождь. Она, вероятно, уехала, а я с нею так и не познакомился. Прощай, моя радость. Я ужасно тоскую”
“Он ничего не говорил мне” – вспоминал Слепцов, потирая ладонью лоб.
А на последней странице был рисунок пером: слон – как видишь его сзади,- две толстые тумбы, углы ушей и хвостик.
Слепцов встал. Затряс головой, удерживая приступ страшных сухих рыданий.
– Я больше не могу– простонал он, растягивая слова, и повторил еще протяжнее: -не – могу -больше.
“Завтра Рождество,- скороговоркой пронеслось у него в голове.- А я умру. Конечно. Это так просто. Сегодня же”
Владимир Набоков. Фото pencioner.ru Часть коллекции бабочек, собранной Набоковым в 1940-е — 1950-e годы, находившаяся в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета (США), при помощи ученого-зоолога Н. А. Формозова уже после смерти писателя была подарена Музею Набокова. В Гарвардском музее Набоков проработал семь лет (1941—1948) и большая часть его личной коллекции, собранной за эти годы, была подарена им этому музею. Бабочки из этой коллекции были собраны им во время его летних путешествий по западным штатам США.
Он вытащил платок, вытер глаза, бороду, щеки. На платке остались темные полосы.
– Смерть,- тихо сказал Слепцов, как бы кончая длинное предложение.
Тикали часы. На синем стекле окна теснились узоры мороза. Открытая тетрадь сияла на столе, рядом сквозила светом кисея сачка, блестел жестяной угол коробки. Слепцов зажмурился, и на мгновение ему показалось, что до конца понятна, до конца обнажена земная жизнь – горестная до ужаса, унизительно бесцельная, бесплодная, лишенная чудес.
И в то же мгновение щелкнуло что-то-тонкий звук – как будто лопнула натянутая резина. Слепцов открыл глаза и увидел: в бисквитной коробке торчит прорванный кокон, а по стене, над столом, быстро ползет вверх черное сморщенное существо величиной с мышь. Оно остановилось, вцепившись шестью черными мохнатыми лапками в стену, и стало странно трепетать. Оно вылупилось оттого, что изнемогающий от горя человек перенес жестяную коробку к себе, в теплую комнату, оно вырвалось оттого, что сквозь тугой шелк кокона проникло тепло, оно так долго ожидало этого, так напряженно набиралось сил и вот теперь, вырвавшись, медленно и чудесно росло. Медленно разворачивались смятые лоскутки, бархатные бахромки, крепли, наливаясь воздухом, веерные жилы. Оно стало крылатым незаметно, как незаметно становится прекрасным мужающее лицо. И крылья -еще слабые, еще влажные – все продолжали расти, расправляться, вот развернулись до предела, положенного им Богом,- и на стене уже была – вместо комочка, вместо черной мыши,- громадная ночная бабочка, индийский шелкопряд, что летает, как птица, в сумраке, вокруг фонарей Бомбея.
И тогда простертые крылья, загнутые на концах, темно-бархатные, с четырьмя слюдяными оконцами, вздохнули в порыве нежного, восхитительного, почти человеческого счастья.
Источник