Сквозь тысячу лет сквозь тысячу снов

На заре юной планеты я блуждал, гоняясь за ветром
Ночью, в луче лунного света, я увидел силуэт твой.
Ты поманила рукой, я подошел, держа копье наготове.
После удачной охоты на его наконечнике были свежие капли крови.

Тебя не напугало это.

Ты подошла близко и коснулась своей рукой моего лица.
Так родилась любовь, что не имеет конца.

Число наших встреч бесконечно, в разных местах и эпохах
Мне было плохо если ты была далеко…
Ты думаешь было легко
Освободиться из твоих объятий, когда ты говорила:

Цезарь, не едь, я видела сон неприятный.
А я, не привыкший к советам женщин, твердил, ты же знаешь-дела…
Когда Брут всадил мне нож в спину, я понял как ты была права,
Но было поздно.

Я помню, как однажды ночью грозной,
Перед тем, как татары взяли Казань, ты просила:
Вань, давай убежим… Но мы остались, все еще храня надежды,
Которые так и не оправдались.

Однажды в Неаполе, прекрасным солнечным днем,
Я шел по узенькой улочке, думая о чем-то своем.
А ты шла мне навстречу, рождая в душе сонаты.
Мы были женаты 35 лет.

Когда я ушел, моя душа поднялась высоко в небеса,
С надеждой вернуться обратно и отыскать твои глаза.

В заснеженных лесах, я ехал на санях, укрытый шубой
Пуля повредила руку. Француз попался меткий, сука!
Под мундиром письмо тебе
Из госпиталя отправлю, поздравлю с днем рождения, а в конце добавлю:
Ты жди меня Елизавета, я вернусь к тебе с победой,
Хромой на одну ногу, но зато в новых эполетах.

Летом сорок третьего нас спасло лишь чудо
Я попал на завод к Шиндлеру, а твои блюда понравились немцам.
Из всей нашей родни уцелели лишь мы двое
Ты часто повторяла: помни, чтобы не случилось, я всегда с тобою!

А вот в следующей жизни, судьба была к нам не так добра.
Наш сын не вернулся из Кандагара, тебя хватил удар
Ты до конца своих дней хранила его письма, перечитывала строки.
Наш букет и памятник афганцам никогда не чувствовал себя одиноким.

Так мы шли сквозь время и жизнь
Нам было не нужно ни рая ни ада
В моей душе было счастье, лишь когда мы были рядом.

Две тысячи триста тридцать восьмой, маленький бар космопорта…
Ты сидишь напротив меня, наслаждаясь вкусом вишневого торта.
Я решил бить наверняка, используя банальное клише.
Подсев рядом я спросил, мы где-то виделись уже…….?

Сквозь тысячу лет, сквозь тысячу снов
Мы пронесем нашу любовь на губах и на кончиках пальцев.
И закрывая ресницами небо, я буду помнить о тебе, где бы я не был.
От горя и несчастья мы укроем наше счастье
Я и ты, навсегда вместе!

At the dawn of the young planet , I wandered around , chasing after the wind
Night in a beam of moonlight , I saw your silhouette .
You beckoned hand , I approached , holding a spear at the ready.
After a successful hunt on his tip was fresh drop of blood.

You do not scare it .

You came near and touched her hand on my face .
Thus was born the love that has no end.

A number of our meetings indefinitely, in different places and eras
I feel bad if you were away …
You think it was easy
Get rid of your arms when you said :

Caesar , not ed , I had a dream unpleasant .
And I’m not used to counsel women insisted , you know , things …
When Brutus stabbed knife in my back , I realized how you were right
But it was too late .

I remember one night formidable
Before Tatars took Kazan , you asked :
Wan , let’s run away … But we were still keeping hope
Which did not materialize.

Once in Naples, a lovely sunny day ,
I walked along the narrow street , thinking about something else .
And you came to meet me , giving birth in the soul of the sonata.
We were married 35 years.

When I left , my soul had risen high in the heavens ,
Hoping to go back and look for your eyes.

In the snowy forests , I went on a sleigh , covered coat
Bullet hurt her arm . Frenchman caught accurate , bitch!
Under the uniform letter to you
From the hospital post , congratulations on his birthday , and at the end add:
You wait for me , Elizabeth , I ‘ll get back to you with the victory ,
Lame in one leg , but in the new epaulettes .

Forty-third summer only a miracle saved us
I went to the factory to Schindler , and your dishes like the Germans.
Of all our relatives survived only two of us
You often said, remember, no matter what happens , I’m always with you !

But in the next life , fate was to us not so good.
Our son had not returned from Kandahar , you had a stroke
You until the end of his days he kept writing, reread the line.
Our bouquet and a monument to the Afghans have never felt lonely.

So we walked through time and life
We did not need no heaven or hell
In my soul was happy, but when we were there.

Two thousand three hundred thirty-eighth , a small bar spaceport …
You’re sitting in front of me , enjoying the taste of a cherry cake.
I decided to beat for sure, using banal cliches.
I asked sitting down next we have seen somewhere …….?

Through thousands of years , through a thousand dreams
We will carry our love on the lips and fingertips.
And closing lashes sky, I’ll remember you , wherever I was .
Grief and misery we ukroem our happiness
You and I , together forever !

Источник

Литературный журнал “Ритмы вселенной”

Владимир Маяковский фигура в русской литературе неоднозначная. Его либо любят, либо ненавидят. Основой ненависти обычно служит поздняя лирика поэта, где он воспевал советскую власть и пропагандировал социализм. Но со стороны обывателя, не жившего в ту эпоху и потока времени, который бесследно унёс многие свидетельства того времени, рассуждать легко.

Маяковский мог бы не принять советскую власть и эмигрировать, как это сделали многие его коллеги, но он остался в России до конца. Конец поэта печальный, но он оставался верен своим принципам, хотя в последние годы даже у него проскальзывают нотки недовольства положением вещей.

То, что начнет твориться в советской России после 30-х годов, поэт уже не увидит.

Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» было написано в 1918 году. Это время, когда ещё молодой Маяковский с восторгом принимает происходящие в стране перемены и без капли сожаления прощается со своей богемной жизнью, которую вёл ещё несколько лет назад.

Кобыла по имени “Барокко”. Фото 1910 года.

Большой поэт отличается от малого не умением хорошо рифмовать или мастерски находить метафоры, и уж точно не количеством публикаций в газетах и журналах. Большой поэт всегда берётся за сложные темы, которые раскрывает в своей поэзии – это даётся далеко не каждому, кто умеет писать стихи. Большой поэт видит не просто голод, разруху, когда люди видят голод и разруху. Он видит не роскошь и сытую жизнь, когда люди видят роскошь и сытую жизнь – подмечает те детали, мимо которых простой обыватель пройдёт мимо и не заметит ничего.

А Маяковский всю жизнь презирал мещанство и угодничество и очень хорошо подмечал тонкости своего времени.

О самой поэзии он выскажется так:

Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
тысячи тонн словесной руды.

В стихотворении (оно будет ниже) поэт напрямую обращается к животному. Но это обращение служит неким метафорическим мостом, который должен только усилить накал, происходящий в стихе и показать обычному обывателю всю нелепость и жестокость ситуации. Случаи жестокого обращения с лошадьми были часты в это время. Животных мучали до последнего, пока те действительно не падали замертво прямо на дорогах и площадях. И никто этого не пресекал. Это считалось нормой.

Животное же не человек…

Извозчики времён Маяковского.

Предлагаем вашему вниманию стихотворение «Хорошее отношение к лошадям», за которое по праву можно дать премию мира. Кстати, нобелевку в 2020 году получила американская поэтесса Луиза Глик. Аведь многие тексты Маяковского не хуже, и они то как раз о борьбе – борьбе за свободу и за равное существование на нашей планете.

Маяковский вдохновил множество хороших людей – именно поэтому его помнят и любят до сих пор.

Будь ты хоть человек, а хоть лошадка, которая отдаёт всю себя ради общей цели. Пусть поэт и обращается к лошади, но главную свою мысль он хочет довести до людей, которые стали слишком чёрствыми и жестокими.

Миру мир!

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…

Улица опрокинулась,
течет по-своему…

Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…

И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.

И стоило жить, и работать стоило!

Лайк и подписка – лучшая награда для канала.

Источник

Тексты песен и переводы / Mc T / Сквозь тысячи лет

Сквозь тысячу лет сквозь тысячу снов

Текст песни Mc T – Сквозь тысячи лет

(Слова песни и текст песни Mc T – Сквозь тысячи лет)

Тебя не напугало это.

Ты подошла близко и коснулась своей рукой моего лица.
Так родилась любовь, что не имеет конца.

Когда я ушел, моя душа поднялась высоко в небеса,
С надеждой вернуться обратно и отыскать твои глаза.

Перевод песни Mc T – Сквозь тысячи лет

(Перевод текста песни Mc T – Сквозь тысячи лет на английский #english version, на английском языке)

At the dawn of the young planet I wandered, chasing the wind
At night, in a beam of moonlight, I saw the silhouette of yours.
You beckoned with the hand, I came, holding a spear at the ready.
After a successful hunt on his head were fresh drops of blood.

You were not scared of it.

You came near and touched the hand of my face.
Thus was born the love that has no end.

The number of our meetings is infinite, in different places and eras
I felt bad if you were far away…
Do you think it was easy
Break free from your embrace, when you said:

Caesar, don’t go, I had a dream unpleasant.
And I’m not accustomed to the advice of women, said, you know-things…
When Brutus gave me a knife in the back, I understand how you were right,
But it was too late.

I remember one night formidable,
Before the Tatars took Kazan, you asked for:
WAN, let’s escape… But we were still holding of hope,
Which have not been realized.

One day in Naples, a beautiful Sunny day,
I walked along a narrow street, thinking about something else.
And you walked toward me, giving birth to the soul of the Sonata.
We were married for 35 years.

When I’m gone, my soul is lifted up high in the heavens,
With the hope to go back and look for your eyes.

In the snowy forests, I was riding in a sledge, cloaked in a fur coat
The bullet damaged hand. The Frenchman was caught accurate, bitch!
Under the uniform a letter for you
From the hospital, send congratulations with the day of birth, and at the end add:
You wait for me Elizabeth, I will come to you with the victory,
Lame in one leg, but in the new эполетах.

In the summer of the forty-third saved us only a miracle
I got to the plant to Schindler sounds, and your dishes like the Germans.
Of our entire family survived only we two
You often repeated, remember that this does not happen, I am always with you!

But in the next life, fate was to us not so good.
Our son had not returned from Kandahar, you might have a stroke
Are you up to the end of his days kept his letters, reread the lines.
Our bouquet and a monument to the Afghans have never felt lonely.

So we walked through the life and time
We didn’t need no heaven or hell
In my soul there was happiness, only when we were together.

Two thousand, three hundred thirty-eighth, a small bar spaceport…
You’re sitting in front of me, savoring the taste of cherry pie.
I decided to beat for sure, using of the banal cliches.
As she seated herself next to me asked, we somewhere already…….?

Through a thousand years, through a thousand dreams
We will carry by our love on the lips and on the tips of the fingers.
And closing his eyes heavens, and I will remember you wherever I was not.
From grief and misery we укроем our happiness
You and me, forever together!

Посмотреть популярные тексты песен и переводы Mc T:

Mc T – Сквозь тысячи лет
MC T – MCT Из к/ф Бумер
MC T – Страна Мечты
MC T – Навсегда вместе(оркестр) .
Mc T – Корни feat. Назар
Mc T – Путь рифмы
mc T – Только Любовь

Ещё песни этого исполнителя: Mc T (все тексты песен и переводы)

Не знаете кто поет песню Сквозь тысячи лет? Ответ прост, это Mc T. Найти слова к музыке, текст песни и иногда даже аккорды здесь не сложно, обычно чтобы найти песню по словам, нужно ввести в поиске пару слов из песни и нажать кнопку поиск.
Можете теперь использовать текст и слова этой песни в караоке или просто подпевать, включив свой mp3 плеер.
Не нужно пытатся перевести песню на русский или английский язык, перевод песни Mc T – Сквозь тысячи лет уже есть на текстпесни2.ру, а скачать текст песни т.е lyrics можно выделив его мышкой.
Просмотров за все время у Mc T – Сквозь тысячи лет: [192]

Источник

Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок. Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность. Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном. В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината. Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна. По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье. Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться. Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает. Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою. Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем. Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах. Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно. Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось. Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари — по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку. Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно. То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья. Это — вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких. Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов. Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся. Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался. Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь —
но уже не вернусь — словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.

1962 г.

Источник

Голубой саксонский лес
Снега битого фарфор.
Мир бесцветен, мир белес,
точно извести раствор.

Ты, в коричневом пальто,
я, исчадье распродаж.
Ты – никто, и я – никто.
Вместе мы – почти пейзаж.

Белых склонов тишь да гладь.
Стук в долине молотка.
Склонность гор к подножью дать
может кровли городка.

Горный пик, доступный снам,
фотопленке, свалке туч.
Склонность гор к подножью, к нам,
суть изнанка ихних круч.

На ночь снятое плато.
Трепыханье фитиля.
Ты – никто, и я – никто:
дыма мертвая петля.

В туче прячась, бродит Бог,
ноготь месяца грызя.
Как пейзажу с места вбок,
нам с ума сойти нельзя.

Голубой саксонский лес.
К взгляду в зеркало и вдаль
потерявший интерес
глаза серого хрусталь.

Горный воздух, чье стекло
вздох неведомо о чем
разбивает, как ракло,
углекислым кирпичом.

Мы с тобой – никто, ничто.
Эти горы – наших фраз
эхо, выросшее в сто,
двести, триста тысяч раз.

Снизит речь до хрипоты,
уподобить не впервой
наши ребра и хребты
ихней ломаной кривой.

Чем объятие плотней,
тем пространства сзади – гор,
склонов, складок, простыней –
больше, времени в укор.

Но и маятника шаг
вне пространства завести
тоже в силах, как большак,
дальше мяса на кости.

Голубой саксонский лес.
Мир зазубрен, ощутив,
что материи в обрез.
Это – местный лейтмотив.

Дальше – только кислород:
в тело вхожая кутья
через ноздри, через рот.
Вкус и цвет – небытия.

Чем мы дышим – то мы есть,
что мы топчем – в том нам гнить.
Данный вид суть, в нашу честь,
их отказ соединить.

Это – край земли. Конец
геологии; предел.
Место точно под венец
в воздух вытолкнутых тел.

В этом смысле мы – чета,
в вышних слаженный союз.
Ниже – явно ни черта.
Я взглянуть туда боюсь.

Крепче в локоть мне вцепись,
побеждая страстью власть
тяготенья – шанса, ввысь
заглядевшись, вниз упасть.

Голубой саксонский лес.
Мир, следящий зорче птиц
– Гулливер и Геркулес –
за ужимками частиц.

Сумма двух распадов, мы
можем дать взамен числа
абажур без бахромы,
стук по комнате мосла.

«Тук-тук-тук» стучит нога
на ходу в сосновый пол.
Горы прячут, как снега,
в цвете собственный глагол.

Чем хорош отвесный склон,
что, раздевшись догола,
все же – неодушевлен;
то же самое – скала.

В этом мире страшных форм
наше дело – сторона.
Мы для них – подножный корм,
многоточье, два зерна.

Чья невзрачность, в свой черед,
лучше мышцы и костей
нас удерживает от
двух взаимных пропастей.

Голубой саксонский лес.
Близость зрения к лицу.
Гладь щеки – противовес
клеток ихнему концу.

Взгляд, прикованный к чертам,
освещенным и в тени, –
продолженье клеток там,
где кончаются они.

Не любви, но смысла скул,
дуг надбровных, звука «ах»
добиваются – сквозь гул
крови собственной – в горах.

Против них, что я, что ты,
оба будучи черны,
ихним снегом на черты
наших лиц обречены.

Нас других не будет! Ни
здесь, ни там, где все равны.
Оттого-то наши дни
в этом месте сочтены.

Чем отчетливей в упор
профиль, пористость, анфас,
тем естественней отбор
напрочь времени у нас.

Голубой саксонский лес.
Грез базальтовых родня.
Мир без будущего, без
– проще – завтрашнего дня.

Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, мое с твоим,
очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим.

Нас других не будет! Ночь,
струйка дыма над трубой.
Утром нам отсюда прочь,
вниз, с закушенной губой.

Сумма двух распадов, с двух
жизней сдача – я и ты.
Миллиарды снежных мух
не спасут от нищеты.

Нам цена – базарный грош!
Козырная двойка треф!
Я умру, и ты умрешь.
В нас течет одна пся крев.

Кто на этот грош, как тать,
точит зуб из-за угла?
Сон, разжав нас, может дать
только решку и орла.

Голубой саксонский лес.
Наста лунного наждак.
Неподвижности прогресс,
то есть – ходиков тик-так.

Снятой комнаты квадрат.
Покрывало из холста.
Геометрия утрат,
как безумие, проста.

То не ангел пролетел,
прошептавши: «виноват».
То не бдение двух тел.
То две лампы в тыщу ватт

ночью, мира на краю,
раскаляясь добела –
жизнь моя на жизнь твою
насмотреться не могла.

Сохрани на черный день,
каждой свойственный судьбе,
этих мыслей дребедень
обо мне и о себе.

Вычесть временное из
постоянного нельзя,
как обвалом верх и низ
перепутать не грозя.

1984 г.

Источник