Сэмюэль тейлор кольридж что если ты во сне в обычном самом что

На десять миль оградой стен и башен
Оазис плодородный окружен,
Садами и ручьями он украшен.
В нем фимиам цветы струят сквозь сон,
И древний лес, роскошен и печален,
Блистает там воздушностью прогалин.

Но между кедров, полных тишиной,
Расщелина по склону ниспадала.
О, никогда под бледною луной
Так пышен не был тот уют лесной,

Где женщина о демоне рыдала.
Пленительное место! Из него,
В кипенье беспрерывного волненья,
Земля, как бы не в силах своего
Сдержать неумолимого мученья,
Роняла вниз обломки, точно звенья
Тяжелой цепи: между этих скал,
Где камень с камнем бешено плясал,
Рождалося внезапное теченье,
Поток священный быстро воды мчал,
И на пять миль, изгибами излучин,
Поток бежал, пронзив лесной туман,
И вдруг, как бы усилием замучен,
Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен,
В безжизненный впадал он океан.
И из пещер, где человек не мерял
Ни призрачный объем, ни глубину,
Рождались крики: вняв им, Кубла верил,
Что возвещают праотцы войну.

И тень чертогов наслажденья
Плыла по глади влажных сфер,
И стройный гул вставал от пенья,
И странно-слитен был размер
В напеве влаги и пещер.
Какое странное виденье —
Дворец любви и наслажденья
Меж вечных льдов и влажных сфер.

Стройно-звучные напевы
Раз услышал я во сне,
Абиссинской нежной девы,
Певшей в ясной тишине,
Под созвучья гуслей сонных,
Многопевных, многозвонных,
Ливших зов струны к струне.
О, когда б я вспомнил взоры
Девы, певшей мне во сне
О Горе святой Аборы,
Дух мой вспыхнул бы в огне,
Все возможно было б мне.
В полнозвучные размеры
Заключить тогда б я мог
Эти льдистые пещеры,
Этот солнечный чертог

Их все бы ясно увидали
Над зыбью, полной звонов, дали,
И крик пронесся б, как гроза:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон,
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем что он воскормлен медом
И млеком рая напоен!

~ Перевод или Жданова, или Балбека ~
***
В Ксанадупуре чудо-парк
Велел устроить Кублахан.
Там Альф, священная река,
В пещерах, долгих как века,
Текла в кромешный океан.

Десяток плодородных верст
Властитель стенами обнес
И башнями огородил.
Ручьи змеистые журчали,
Деревья ладан источали,
И древний, как вершины, лес
В зеленый лиственный навес
Светила луч ловил.

Воистину диковинное диво –
Пещерный лед и солнца переливы.

~ Перевод Романа Митина ~
***
Давно, с тех пор прошли века,
Решил дворец построить Кубла Хан:
Там, где Алфа, священная река,
Стремит свой бег сквозь скалы, глубока,
И падает в угрюмый океан.

Тогда земли большой пологий склон
Стенами был надёжно окружён:
И были там цветущие сады,
Полны душистых, сказочных цветов;
И были там ручьи, полны воды,
Сбегающей к оазису с холмов.

О, эта бездна глубока; и вниз уводит
Меж кедрами наклонный путь опасный!
О, место дикое в таинственной природе!
Там дева под луной, как тень, проходит
И стонет – Где мой демон страстный!
Из бездны, где река неслась, бурля,
И где, дрожа, дышала тяжело земля,
Фонтан, как мощный демон, вдруг возник:
В порыв его, прервавшийся на миг,
Куски огромных глыб, влетев, как град,
Вздымались вверх и падали назад:
Танцуя средь утёсов, глубока,
Швыряла их священная река.
Затем река сквозь брызги и туман
В пещеры дикие осколки глыб влечёт,
Извилистой змеёй в лесах, долах течёт,
Втекает с шумом в мёртвый океан:
И Кубле в шуме том была слышна
Весть, дедов голоса – грядёт война!

Тень от дворца Кубла Хана
В волнах морских плыла;
В эхе пещер у фонтана
Песня слышна была.
Чудо чудес отражала вода –
Светом наполнен, чертог изо льда!

Когда уже отпылал закат,
Я деву увидел во сне:
Это была Абиссинии дочь,
И звуки цимбал летели в ночь,
И песнь она пела мне.
И я возрождался, впивая
Мелодию, голос её,
Восторг, дыхание рая!
Сбылось неземное виденье моё –
Воздушные замки в небе висят,
Чертог изо льда! Этот солнечный Дом!
Смотрите! Но кинулись люди назад,
Кричат они – Чур, меня, чур! Свят, свят!
Глядите, глаза его чудно горят!
Вы трижды его очертите кругом,
И в ужасе взор опустите вы свой –
Ведь вскормлен он медвяною росой,
Напоен он райским, святым молоком.

На десять миль оградой стен и башен
Оазис плодородный окружен,
Садами и ручьями он украшен.
В нем фимиам цветы струят сквозь сон,
И древний лес, роскошен и печален,
Блистает там воздушностью прогалин.

Но между кедров, полных тишиной,
Расщелина по склону ниспадала.
О, никогда под бледною луной
Так пышен не был тот уют лесной,

Где женщина о демоне рыдала.
Пленительное место! Из него,
В кипенье беспрерывного волненья,
Земля, как бы не в силах своего
Сдержать неумолимого мученья,
Роняла вниз обломки, точно звенья
Тяжелой цепи: между этих скал,
Где камень с камнем бешено плясал,
Рождалося внезапное теченье,
Поток священный быстро воды мчал,
И на пять миль, изгибами излучин,
Поток бежал, пронзив лесной туман,
И вдруг, как бы усилием замучен,
Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен,
В безжизненный впадал он океан.
И из пещер, где человек не мерял
Ни призрачный объем, ни глубину,
Рождались крики: вняв им, Кубла верил,
Что возвещают праотцы войну.

И тень чертогов наслажденья
Плыла по глади влажных сфер,
И стройный гул вставал от пенья,
И странно-слитен был размер
В напеве влаги и пещер.
Какое странное виденье —
Дворец любви и наслажденья
Меж вечных льдов и влажных сфер.

Стройно-звучные напевы
Раз услышал я во сне,
Абиссинской нежной девы,
Певшей в ясной тишине,
Под созвучья гуслей сонных,
Многопевных, многозвонных,
Ливших зов струны к струне.
О, когда б я вспомнил взоры
Девы, певшей мне во сне
О Горе святой Аборы,
Дух мой вспыхнул бы в огне,
Все возможно было б мне.
В полнозвучные размеры
Заключить тогда б я мог
Эти льдистые пещеры,
Этот солнечный чертог

Их все бы ясно увидали
Над зыбью, полной звонов, дали,
И крик пронесся б, как гроза:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон,
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем что он воскормлен медом
И млеком рая напоен!

~ Перевод или Жданова, или Балбека ~
***
В Ксанадупуре чудо-парк
Велел устроить Кублахан.
Там Альф, священная река,
В пещерах, долгих как века,
Текла в кромешный океан.

Десяток плодородных верст
Властитель стенами обнес
И башнями огородил.
Ручьи змеистые журчали,
Деревья ладан источали,
И древний, как вершины, лес
В зеленый лиственный навес
Светила луч ловил.

Воистину диковинное диво –
Пещерный лед и солнца переливы.

~ Перевод Романа Митина ~
***
Давно, с тех пор прошли века,
Решил дворец построить Кубла Хан:
Там, где Алфа, священная река,
Стремит свой бег сквозь скалы, глубока,
И падает в угрюмый океан.

Тогда земли большой пологий склон
Стенами был надёжно окружён:
И были там цветущие сады,
Полны душистых, сказочных цветов;
И были там ручьи, полны воды,
Сбегающей к оазису с холмов.

О, эта бездна глубока; и вниз уводит
Меж кедрами наклонный путь опасный!
О, место дикое в таинственной природе!
Там дева под луной, как тень, проходит
И стонет – Где мой демон страстный!
Из бездны, где река неслась, бурля,
И где, дрожа, дышала тяжело земля,
Фонтан, как мощный демон, вдруг возник:
В порыв его, прервавшийся на миг,
Куски огромных глыб, влетев, как град,
Вздымались вверх и падали назад:
Танцуя средь утёсов, глубока,
Швыряла их священная река.
Затем река сквозь брызги и туман
В пещеры дикие осколки глыб влечёт,
Извилистой змеёй в лесах, долах течёт,
Втекает с шумом в мёртвый океан:
И Кубле в шуме том была слышна
Весть, дедов голоса – грядёт война!

Тень от дворца Кубла Хана
В волнах морских плыла;
В эхе пещер у фонтана
Песня слышна была.
Чудо чудес отражала вода –
Светом наполнен, чертог изо льда!

Когда уже отпылал закат,
Я деву увидел во сне:
Это была Абиссинии дочь,
И звуки цимбал летели в ночь,
И песнь она пела мне.
И я возрождался, впивая
Мелодию, голос её,
Восторг, дыхание рая!
Сбылось неземное виденье моё –
Воздушные замки в небе висят,
Чертог изо льда! Этот солнечный Дом!
Смотрите! Но кинулись люди назад,
Кричат они – Чур, меня, чур! Свят, свят!
Глядите, глаза его чудно горят!
Вы трижды его очертите кругом,
И в ужасе взор опустите вы свой –
Ведь вскормлен он медвяною росой,
Напоен он райским, святым молоком.

Samuel Taylor Coleridge
Kubla Khan
OR, A VISION IN A DREAM.

In Xanadu did Kubla Khan
A stately pleasure-dome decree :
Where Alph, the sacred river, ran
Through caverns measureless to man
Down to a sunless sea.
So twice five miles of fertile ground
With walls and towers were girdled round :
And there were gardens bright with sinuous rills,
Where blossomed many an incense-bearing tree ;
And here were forests ancient as the hills,
Enfolding sunny spots of greenery.

But oh, that deep romantic chasm which slanted
Down the green hill athwart a cedarn cover!
A savage place, as holy and enchanted
As e’er beneath a waning moon was haunted
By woman wailing for her demon-lover!
And from this chasm, with ceaseless turmoil seething,
As if this earth in fast thick pants were breathing,
A mighty fountain momently was forced
Amid whose swift half-intermitted burst
Huge fragments vaulted like rebounding hail,
Or chaffy grain beneath the thresher’s flail!
And ‘mid these dancing rocks at once and ever,
It flung up momently the sacred river.
Five miles meandering with a mazy motion
Through wood and dale the sacred river ran,
Then reached the caverns measureless to man,
And sank in tumult to a lifeless ocean.
And ‘mid this tumult Kubla heard from far
Ancestral voices prophesying war!

The shadow of the dome of pleasure
Floated midway on the waves ;
Where was heard the mingled measure
From the fountain and the caves.
It was a miracle of rare device,
A sunny pleasure-dome with caves of ice!
A damsel with a dulcimer
In a vision once I saw :
It was an Abyssinian maid,
And on her dulcimer she played,
Singing of Mount Abora.
Could I revive within me
Her symphony and song,
To such a deep delight ‘twould win me,
That with music loud and long,
I would build that dome in air,
That sunny dome ! those caves of ice !
And all who heard should see them there,
And all should cry, Beware ! Beware !
His flashing eyes, his floating hair !
Weave a circle round him thrice,
And close your eyes with holy dread,
For he on honey-dew hath fed,
And drunk the milk of Paradise.

Источник: Romanticism: an anthology / Ed. Duncan Wu. 2d ed. Oxford, 1998. P. 461–462; 522–524. (Blackwell anthologies).

Кубла Хан, или Видение во сне
Перевод К.Д. Бальмонта

В стране Ксанад благословенной
Дворец построил Кубла Хан,
Где Альф бежит, поток священный,
Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,
Впадает в сонный океан.

На десять миль оградой стен и башен
Оазис плодородный окружен,
Садами и ручьями он украшен.
В нем фимиам цветы струят сквозь сон,
И древний лес, роскошен и печален,
Блистает там воздушностью прогалин.

Но между кедров, полных тишиной,
Расщелина по склону ниспадала.
О, никогда под бледною луной
Так пышен не был тот уют лесной,

Где женщина о демоне рыдала.
Пленительное место! Из него,
В кипенье беспрерывного волненья,
Земля, как бы не в силах своего
Сдержать неумолимого мученья,
Роняла вниз обломки, точно звенья
Тяжелой цепи: между этих скал,
Где камень с камнем бешено плясал,
Рождалося внезапное теченье,
Поток священный быстро воды мчал,
И на пять миль, изгибами излучин,
Поток бежал, пронзив лесной туман,
И вдруг, как бы усилием замучен,
Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен,
В безжизненный впадал он океан.
И из пещер, где человек не мерял
Ни призрачный объем, ни глубину,
Рождались крики: вняв им, Кубла верил,
Что возвещают праотцы войну.

И тень чертогов наслажденья
Плыла по глади влажных сфер,
И стройный гул вставал от пенья,
И странно-слитен был размер
В напеве влаги и пещер.
Какое странное виденье —
Дворец любви и наслажденья
Меж вечных льдов и влажных сфер.

Стройно-звучные напевы
Раз услышал я во сне,
Абиссинской нежной девы,
Певшей в ясной тишине,
Под созвучья гуслей сонных,
Многопевных, многозвонных,
Ливших зов струны к струне.
О, когда б я вспомнил взоры
Девы, певшей мне во сне
О Горе святой Аборы,
Дух мой вспыхнул бы в огне,
Все возможно было б мне.
В полнозвучные размеры
Заключить тогда б я мог
Эти льдистые пещеры,
Этот солнечный чертог

Их все бы ясно увидали
Над зыбью, полной звонов, дали,
И крик пронесся б, как гроза:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон,
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем что он воскормлен медом
И млеком рая напоен!

Источник: Сэмюэль Тэйлор Кольридж. Стихи. Москва, Наука, 1974. Серия “Литературные памятники”. C. 78-80 (со ссылкой, что текст печатается по изданию: К.Д. Бальмонт. Из мировой поэзии, Берлин, “Слово”, 1921).

«КУБЛА ХАН» С.Т.КОЛРИДЖА И ЕГО БАЛЬМОНТОВСКИЙ ПЕРЕВОД

Сон Колриджа
Х.Л.Борхес
Перевод Е.Лысенко
Из книги “Новые расследования” (“Otras inquisiciones”) 1952

Вольнодумец, сын пастора

Сэмуэль Тейлор Кольридж родился в местечке Оттери-Сент-Мэри, что недалеко от славного города Девон. У его отца-пастора было десять детей.

Сэмуэля девяти лет отдали в лондонскую школу Chritis Hospital. В он провел ней все детство, и было оно невеселым. С 1791 года жизнь круто изменилась: да здравствует Кэмбридж! Занятия классической литературой. Кисло-сладкое хлёбово студенческой жизни пуританской, но разгульной. Греко-латинские штудии, тёмный эль и «девы веселья» в придорожных кабачках. Известная болезнь тогдашней островной интеллигенции — либеральные идеи Французской революции. Понятно, откуда взялись стихи «Взятие Бастилии» 1789 года.

Вместе с другом смутьяном, таким же поэтом и умницей, Робертом Саути, Кольридж был исключен из университета за вольнодумство. Товарищи взялись вместе издавать газету «Хранитель».

Кольридж разочаровался в кровавых пертурбациях французской революции, у которой идеи сменились гильотинами и штыками. Неожиданно для самого себя, как потом признавался поэт, он завербовался в солдаты. Но через шесть месяцев одумался и ушел со службы. Удалось это сделать с помощью друзей. Как и восстановиться в университете, где он проучился до 1794 года.

Фото: wikiwand.com
Результатами метаний «туманной юности» Кольриджа стали поэма «Падение Робеспьера», написанная вместе с Саути и осуждающая революционный террор. Начинается «приличный» этап жизни Кольриджа. Они с тем же Саути устроились преподавать в Бристоле. Оба женились на сёстрах Фрикер. Опять стали издавать газету, на этот раз с политическим уклоном. Основным мотивом издания под названием «Watchman» были нападки министра на Уильяма Питта. Горячий и красноречивый Сэмуэль лично ездил по графствам, рекламируя свое печатное детище. Все бы ничего, но денег за душой было маловато. Грусти добавил финансовый провал первого поэтического сборника «Juvenilepoems».

Рождение Озёрной школы

Занимаясь, в сущности, отвлеченной философической поэзией и писанием теологических трудов трансцендентного порядка, погружаясь в эклектику классических образцов древности и средневековья, Кольридж был вынужден «ловчить» в житейской суете, что, при полном отсутствии своекорыстия в натуре, давалось плохо. И все же семья Кольриджей переехала в деревню Альфоксден — поближе к фермерским трудам, подальше от общественно-политических манипуляций.

Фермера, впрочем, из поэта так и не вышло. С друзьями-соседями Робертом Саути и блистательным Уильямом Вордсвортом они путешествовали по живописным местам средней Англии. Любовались на леса, озёра, буколические пейзажи. Долюбовались до того, что придумали, немного в школярской традиции, собственную романтическую «Озёрную школу». Фото: bbc.com
В 1798 году вышло первое издание «Лирических баллад», ставшее манифестом английского романтизма. Пожалуй, три выдающихся поэта нашли «золотое сечение» существования свободного художника в чопорной Англии начала XIX века. Но не рассмотрение поэтических красот поэм и баллад Кольриджа, непревзойденных по форме и интереснейших по содержанию, полных философических и визионерских прозрений, станет темой настоящей статьи.

Где правда, где причуда?..

Главной бедой Кольриджа, кроме безденежья, была болезнь. Отсюда, из потребности заглушать физическую боль, развилась пагубная привычка к опиуму. Опиомания порождает галлюцинации. Интересно, что же произошло с нашим героем посреди доброй старой Англии? — быль, опиумное видение или мистификация мистического и литературного свойства?

Однажды, летом 1797 года, в окрестностях Хайгета (недалеко от Лондона), больной Сэмуэль Кольридж уединился в пустом крестьянском доме, спасаясь от жестокого и скучного английского мира. После того, как он принял болеутоляющее средство (естественно, опий), его охватило какое-то забытьё, а попросту наркотический сон. Фолиант «Путешествий» Пэрчеса выпал из его рук.

Последними словами в занимательных описаниях Пэрчеса, которые прочёл поэт перед тем, как заснуть, были:

“Здесь Кубла Хан повелел выстроить дворец и насадить при нём величественный сад; и десять миль плодородной земли были обнесены стеною”.

Кольридж спал около трёх часов. Впоследствии он утверждал, что за это время, во сне, сочинил не менее трёхсот стихотворных строк, образы коих вставали перед ним во всей своей вещественности и слагались в стихи без каких-либо ощутимых или сознательных усилий. Когда автор проснулся, ему показалось, что он помнит всё, и он немедленно начал переводить на бумагу своё очарованное видение. То, что он успел записать, досталось мировой литературе, а дальше…

Дальше дело тёмное. Вдруг является какой-то человек с неотложным разговором… Задерживает поэта чуть ли не на час, и после этого огорчённый автор обнаруживает, что остальное забыл.

Фото: lib.ru
В 1816 году поэт опубликовал жалостливые пояснения, с прискорбием оправдываясь в незавершённости поэмы.

По другой версии, Кольридж вообще заснул на лоне природы, во время далёкой прогулки, без всякого недомогания привычно приняв опию. Но принять эту версию мешают детали: возможно ли, чтобы он унёс с собой «в далёкую прогулку» толстенный том Пэрчаса и чернильный прибор?

“Выстроил величественный дворец…”

Известный мореплаватель XVII века Сэмюэл Пэрчас написал по поводу дворца следующее:

“В Ксанду хан Хубилай выстроил величественный дворец, огородив равнину в шестнадцать миль стеною, и внутри её были плодородные луга, чистые источники, искусственные гроты, и чертог, который можно было переносить с места на место…”

То же самое, что имеет место быть в известном тексте из 65 стихотворных строк.

На десять миль оградой стен и башен

Оазис плодородный окружён,

Садами и ручьями он украшен.

В нём фимиам цветы струят

Сквозь сон,

И древний лес, роскошен и печален

Блистает там воздушностью прогалин.

(С. Кольридж, «Кубла Хан или видение во сне», пер. К. Д. Бальмонта)

По мнению историка литературы Лоуэса, вышеприведенные образы Пэрчаса слились у Кольриджа с другой книгой мореплавателя — «Путешественники», где описан замок основателя воинствующего мусульманского ордена ассасинов Гасана Ибн-Сабба, прозванного Аладином (то ли Ала-один, то ли Ала-ад-Дин). Аладин собирал у себя в замке самых сильных и смелых юношей, одурманивал их опием, и несколько дней они находились в замке (и в саду), веруя, что находятся в раю, взалкав млеко рая. После этого их мужество и преданность господину были неизмеримы.

В принципе, вся история написания (или мистификация Кольриджа) сводятся к созданию автором-романтиком образа поэта-мага. Мистического Демиурга, преображающего гениальные прозрения в гениальные стихи. Всё это вполне в традициях «Озёрной школы», но не больше. Правда, есть одно поразительное обстоятельство…

Два сна и один дворец

В 1835 году в Париже появляется (во фрагментах) первый на Западе перевод одной из историй, которыми так богата персидская литература: «Краткое изложение историй» персидского политического деятеля Рашид-ад-Дина, относящееся к XIV веку. Сборник порождает отчаянную моду на всё «персиянское». На одной из страниц мы читаем (внимание!):

“К востоку от Ксанду Кубла Хан воздвиг дворец по плану, который был им увиден во сне и сохранён в памяти”. Написал об этом визирь Гасана Махмуда, потомка Кублы.

Итак, монгольский император в XIII веке видит во сне дворец и затем строит его по плану, подсказанному видением. В конце XVIII века английский поэт, который ну никак не мог знать, что постройка сооружения порождена монаршим сновидением, в своём сне видит поэму об этом дворце.

Не столь уж важно, если Кубла переплёлся в воспалённом воображении Кольриджа с Аладином. Для поэта-романтика восточный владыка — целокупный непререкаемый «образ». Он вообще “…воскормлен мёдом и млеком рая напоён”. Его задача — напоить этим «млеком» провиденциального собеседника.

Для нас важна магия симметрии двух снов двух разных людей, разнесенная временным вихрем на пять веков.

Всяческие рациональные, эмпирические или метафизические догадки здесь бессильны. Они могут быть сколь угодно дерзостны, но одинаково бесполезны.

Соблазнителен мистический домысел: когда был разрушен дворец, душа императора проникла в душу Кольриджа, дабы тот восстановил дворец в словах, более прочных, чем мрамор и металл. С одной стороны, подобная эзотерика представляется нам вульгарной. С другой же — поэзия сохраняется вечно.

И тут впору вернуться к неизлечимому неврозу Кольриджа, его патологической тревоги о «судьбах искусства» вообще и поэзии в частности. Кто знает: цунами может сожрать Шри-Ланку, а трэш — мировую поэзию. Фото: bustle.com
Отсюда эстетическая посылка: поэт, пронизанный апокалиптическим мироощущением, создавал шедевры в грёзах, подсказывавших ему, что только они (грёзы) нетленны. И если жизнь есть сновидение, то любое пробуждение, кроме поэтического, бесплодно. Эта мысль несколько туманна, но таковы и истоки и предпосылки романтизма по своей природе. Сыны своего века, идеалисты по мироощущению и неистовые фантазёры по человеческой сути, поэты «Озёрной школы» сознательно блуждали в эмпиреях. Соловей благозвучен не для нашего удовольствия, просто гортань у него особенная. Сны, возможно, будучи хаотичной беллетристикой подсознания, предназначены для поэтического преобразования. И только воображение — в цене.

От дворца Кубла Хана остались одни руины. От поэмы Кольриджа осталось чуть больше пятидесяти строк. Но они перед нами.