Рецензия на фильм вам и не снилось 9 класс

Короткая вещь. Очень короткая и врезающаяся в душу, в память — легко и накрепко. О любви обычно писать не умеют. О чистой, беспримесной любви — что писать? Её надо проживать, а не описывать. И как опишешь неразбавленное счастье или острое горе, или их жгучую смесь? О любви, если пишут хорошо, пишут обычно на фоне чего-то большого, вернее, бОльшего — войн, революций, могучих семейных саг, смерти. Проще всего у авторов средней руки получается женить любовь со смертью.

Отступление первое. Знающие сюжет “Вам и не снилось” могут сказать, что и в этой истории не обошлось без смерти. Но в защиту повести Щербаковой можно сказать две вещи: смерть в финале может быть, а может и показаться. А главное, появляется она только тогда, когда всё самое главное уже сказано, и если б кому-то достался экземпляр книги без последней страницы, этот кто-то всё равно не смог бы отделаться от ощущения, что, читая, словно пил воду из родника, и что-то восхитительно-чистое было в этой воде.

Немногие умеют писать о любви как о главном, подробно, и при этом — без интонаций “женского романа”, такого, который можно издать в мягкой обложке, в карманном формате, со знойной парой в овальной картинке.

Поэтому многие сторонятся любовных романов, и само это словосочетание — “любовный роман” — кажется чем-то не вполне приличным.

Нужно прочесть коротенькую повесть Щербаковой, чтобы вдруг увидеть, что жанр чистой мелодрамы может быть прекрасен, что ему нечего бояться и стыдиться.

Сам этот текст, написанный будто в один присест, ничего не стесняется и не боится — ни обнажённой искренности чувств, ни их силы, ни интимных намёков, будто не подозревает даже, что кто-то может над всем этим посмеяться или углядеть какие-то “сопли”. Так вот и настоящая любовь — не думает о том, как выглядит со стороны, может кто-то над ней посмеяться или нет, — тут возникает вокруг влюблённых словно бы магический круг, невидимый, но отделяющий их от остального мира, и они могут жить, дышать, существовать только внутри этого круга, где они вместе, а весь остальной мир — отдельно.

И Галине Щербаковой удаётся очень точно, парой штрихов, описать и этот магический круг, и это самозабвенное, эгоистическое, волшебное счастье, и то, как обычная жизнь преображается в сказку от прикосновения этого волшебства, и ещё многое, очень многое… Без пошлости, без многословия, без поэтизмов. Каким-то образом ей удалось на нескольких страницах сказать так много, и не только о любви, но о жизни вообще, о том, как в этой жизни всё сложно и в то же время легко.

В отличие от замечательного фильма Ильи Фрэза, который смотрели, наверное, все, в книге есть не только двое влюблённых и помогающая-мешающая им массовка. В эту маленькую повесть вместилось множество судеб, жизней, личностей, и каждый персонаж здесь не прост, не вписывается в картонный трафарет положительного или отрицательного героя.

Фильм тяготеет к тому, чтобы рассчитать персонажей на плохих и хороших. Например, мама Романа в нём показана обыкновенным монстром, пошлой мещанкой, чьи действия продиктованы смесью ревности, деспотизма и страха потерять свою власть, свою собственность. У Щербаковой все намного сложнее, в том числе и она, эта мать, Вера. Не случайно у неё, будто у молоденькой, даже отчества нет, и не случайно нам так часто напоминают о том, какой она была не так уж давно — стройной, худенькой, гибкой, даже хрупкой. Не самодовольная купчиха, а прячущаяся внутри неё душа. После родов Вера набрала вес, который так и не смогла скинуть, и даже не успела расстроиться из-за этого, из-за того, что лишилась красоты, — настолько важнее для неё стало то, что пришло в её жизнь с единственным сыном.

“Вера срисовала у Тани из книги упражнения для ликвидации сутулости. Роман, правда, сутулым не был. Но мамы сутулых поспешно убежали — знаем, знаем! — а эта сидела и рисовала. И лицо у неё было девчоночье, юное, одухотворённое, хоть и возникало из тяжёлого двухъярусного подбородка”.

И момент, когда её муж прыгает, “как Брумель”, к своей внезапно встреченной на улице первой любви, крича на всю округу “Люся! Люсенька!”, режет ей сердце не ревностью, как можно было бы подумать, не мещанским страхом потерять, нет — болью за то, каким взглядом окинула её мужчину эта “Люсенька”. И ведь именно эта боль — брезгливое презрение в чужих глазах, обращённых на того, кто тебе дорог, важен и лучше всех, — именно она порождает в Вере суеверный страх перед влюблённостью её Ромки в девочку из той же семьи: это отчаянный страх повторения истории, желание уберечь, сохранить сына не от любви, нет, — от брезгливого презрения, которым может однажды обернуться для него эта любовь.

И когда Вера, узнав о том, где нашли себе убежище влюблённые, приходит на место их встречи, чтобы “спасти” сына, именно её глазами видит читатель тот самый магический круг, который отделяет влюблённых от мира. И невольное уважение к власти этого круга заставляет её молча повернуться и уйти, не выдав своего присутствия.

Вера и трактовка её образа, конечно, самый яркий пример огрубления истории, проделанный экранизацией, хоть экранизация и дивно хороша по-своему, прежде всего, ювелирным попаданием в исполнителей главных ролей и потрясающе подобранной музыкой.

И всё же большую ошибку совершит тот, кто, как долгое время я, посмотрев фильм, решит, что книгу читать не будет, потому что уже “всё знает, про что там”.

В книге каждый на минутку появляющийся персонаж — это отдельная история. Каждый из одноклассников Ромы и Юльки (в кино она Катя, а у Щербаковой была Юлька, невинная игровая отсылка к Ромео и Джульетте), попадающий в её поле зрения, — личность, яркая, обаятельная, особенная. Вообще, эти старшеклассники 70-х годов с их юмором взрослых умных интеллектуалов, — это какой-то особенный подарок, который книга может преподнести нынешнему читателю, потому что такие разговоры, такая тонкая мягкая ирония, такое мастерство в жонглировании остроумными репликами сегодня редкая вещь даже во взрослых интеллигентных компаниях. Или не редкая, а почти невозможная. Не знаю, выдумала ли Щербакова этих своих подростков былых времён, уже не могу судить, — но увидеть их, таких, подивиться на то, что такие бывают в девятом классе, — тоже удовольствие отдельное.

Кстати, об одноклассниках: тут есть ещё один персонаж, которого экранизация не то, что бы обокрала, но и вовсе оболгала: это Алёна. В книге она девочка несчастная, неуклюжая, безответно влюблённая. Один раз она совершает некрасивый наезд на Юльку — от отчаяния. Но это не столько агрессия, сколько бессилие.

В фильме она показана злой, опасной, тут это какая-то рано созревшая ведьма с тяжёлым нехорошим взглядом. Когда она с другими ребятами танцует на холме под злую, тревожную, кислотную музыку, даже мало похожую на дискотечные мелодии эпохи, кажется, что вот-вот лиричная история о любви превратится в чернушную молодёжную драму с криминалом родом уже не из 70-80-х, но из ранних 90-х. Это, между прочим, оттенок, которого в книге нет, нет вообще. Впрочем, в фильме Алёне дан дополнительный повод быть плохой девчонкой: перед самым началом уроков первого сентября экранизация зачем-то заставляет Ромку беспричинно и бестактно Алёну обидеть. В книге Ромка девочек не обижает.

В книге Ромка вообще намного глубже, обаятельнее, сложнее. Это, конечно, немного странно звучит, потому что юный актёр Никита Михайловский наделил своего Романа таким мощным обаянием, что любые претензии должны умолкнуть, как мелкие придирки. Но всё же хочется вспомнить, какое у книжного Романа великолепное чувство юмора, не изменяющее этому чудесному парню даже в моменты вполне трагические. Так, обнаружив обман семьи, в фильме Ромка говорит бабушке: “Ты не актриса! Ты… Ты…” — и уходит, не найдя слов от боли и возмущения. В книге Ромка, обнаруживший предынсультную бабушку распивающей пиво, курящей и поедающей мясо, находит силы до конца остаться собой: “Бабушка, ты не актриса, ты Васисуалий Лоханкин”.

И остроумие Ромки в очередной раз облагораживает, смягчает, возвышает историю о несчастной счастливой первой любви, словно освещая книгу, делая её из просто грустной — мудрой, светлой, вечной.

Или вот Таня, Татьяна Николаевна, учительница ребят. В фильме её играет знаменитая Елена Соловей, что как бы намекает на значимость персонажа, но со своими вставными не очень понятными личными драмами она порой выглядит героиней, введённой для массовости, для разбивки любовных сцен — есть, мол, тут у нас и другие люди, не только Роман и Катя (она же книжная Юлька) живут на свете. В книге же и она, и её мама, обокравшая сама себя на всю жизнь и не знающая, то ли скорбеть по этому поводу, то ли гордиться, и многие-многие другие — это миры. Отдельные, глубокие, страшно интересные миры. Даже странно, что столько персонажей, так мастерски, быстро и тонко раскрытых, уместилось на таком маленьком пятачке короткой летящей повести, совсем не похожей на роман-эпопею или энциклопедию какой-то жизни. Несколько точно подобранных слов — и встаёт перед читателем иная жизнь, чужое сердце, человек сложный и особенный. И это не только прекрасно само по себе, это важно ещё и потому, что история Романа и Юльки — не история о хороших детях и глупых злых взрослых, это трагедия о том, как хорошие любящие люди мучают и убивают друг друга, снова и снова.

И удивительно, как мастерски сделана эта повесть в художественном плане. Удивительно, как все эти разбредающиеся в разные стороны тропинки чужих судеб, образы второстепенных персонажей, каждого со своим лицом, со своей судьбой, не тянут ткань поветсвования в разные стороны, рискуя её разорвать или как минимум превратить в неторопливое, широкое, многофигурное полотно-фреску, — все эти ручейки каким-то лёгким движением руки собираются в одно русло и ведут историю, плотную, стремительную, очень цельную, по натянутой тетиве сюжета, от начала — к финалу. Ни одного упущенного жеста и при этом ни одного лишнего слова. Десятки сцен, мыслей, историй, метких шуток, то добрых, то язвительных, никак не связанных с историей наших влюблённых. Десятки — тут и ирония по адресу современного театра, и размышления о том, как преподавать литературу в школе, и разговоры с покойной мамой-карьеристкой, и приёмы, которыми пользуется мужчина, когда хочет без угрызений совести бросить женщину, и чужие первые любови, и всё-всё-всё, — всё внезапно оказывается нужными нитями в плетении главных судеб, всё встаёт на своё место в заранее придуманный чёткий узор, и глубокий лиризм произведения вырастает из его чётко, по-конструкторски продуманного плана.

И, наконец, нужно отметить великолепный, свободный, простой и глубокий язык Галины Щербаковой. Язык умного, образованного, интеллигентного, наблюдательного и остроумного собеседника. К тому же собеседника доброго, умеющего уважать и сострадать.

Отступление второе. Оказывается, я умудрилась ничего не сказать о Юльке. А между тем, это один из самых очаровательных литературных персонажей: маленький, хрупкий воробышек, весь состоящий из самоотверженности, преданности и верности. Некрасивая, в очках (в книге в ней нет того внешнего очарования, которое дарит ей в фильме Татьяна Аксюта), она вся преображается от прикосновения внимательного взгляда мальчика, который начал в неё влюбляться. И когда она говорит, что поедет за Ромкой, если его заберут в армию, в любую тайгу, пристроится где-то там рядом, найдёт работу (“Рабочие руки всегда нужны”) — хоть поломойкой, хоть судомойкой, — не хочется иронически улыбаться: девочка, романтик! Жизни не знает! Нет: хочется верить. Потому что — поедет, куда угодно пойдёт за любимым этот воробышек по прозвищу Монголка. Поедет: такой уж её придумала и изобразила Щербакова, и не верить в неё, в реальность этой девочки, в реальность её любимого мальчика уже теперь невозможно.

Были, значит, Дафнис и Хлоя, были Гектор и Андромаха, были Тристан и Изольда, были Ромео и Джульетта. А теперь есть ещё Роман и Юлька.