Мы прощались как во сне ахматова

Все как раньше: в окна столовой
Бьется мелкий метельный снег,
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек.

Я спросила: «Чего ты хочешь?»
Он сказал: «Быть с тобой в аду».
Я смеялась: «Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду».

Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
«Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты».

И глаза, глядевшие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни один не двинулся мускул
Просветленно-злого лица.

О, я знаю: его отрада —
Напряженно и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.

Анализ стихотворения «Гость» Ахматовой

Во многих стихотворениях А. Ахматовой присутствует образ неизвестного мужчины, с которым ее связывают любовные отношения. Это неизменный образ вызывал в литературном обществе самые разнообразные догадки о таинственном любовнике. Даже муж поэтессы (Н. Гумилев) ревновал ее к этому загадочному незнакомцу и устраивал скандалы. Ахматова была верна мужу, все ее поэтические любовные приключения — плод воображения. В образе несуществующего любовника воплощались ее несбывшиеся мечты о настоящем счастье. Возможно, это была своеобразная месть Гумилеву, который вскоре после свадьбы совершенно охладел к супруге. В 1914 г. образ неизвестного мужчины появился в стихотворении «Гость».

К лирической героине в обычный будничный день приходит какой-то «человек». Его страстное желание — оказаться вместе с ней «в аду». Это странное заявление может означать лишь очень сильное любовное чувство. Мужчина настолько любит лирическую героиню, что готов ради нее вынести самые страшные муки. К тому же их роман станет страшным грехом, за который они понесут заслуженное наказание. Женщина со смехом перебивает гостя из боязни, что он действительно «напророчит беду».

Тем не менее загадочный человек не уходит. Он просит героиню рассказать ему о своих отношениях с мужем. При этом гость не может оторвать взгляд от свадебного кольца на руке женщины. «Просветленно-злое» лицо мужчины указывает на то, что он одновременно испытывает два сильных противоположных чувства: любовь и ненависть. Он находится в состоянии мучительного напряжения.

В заключительной строфе Ахматова объясняет эти странные отношения. Гость ничего не требует от лирической героини, понимая, что она никогда не пойдет на измену. «Его отрада» — жертвенная любовь без взаимности. Таинственному незнакомцу достаточно знать, что женщина остается честной по отношению к нему, а следовательно, предстает перед ним чистой и непорочной.

Стихотворение «Гость» можно трактовать и в другом смысле. Мужской образ — не живой человек, а дух искушения и соблазна. Частые путешествия мужа и его невнимание не могли не вызывать у Ахматовой мыслей о праве на собственное счастье и любовь. Но поэтесса подавляла в себе такие греховные желания, так как не терпела обмана. В борьбе с искушением она неизменно одерживала победу, поэтому гостю ничего не остается, как признать, что «ему ничего не надо».

*** Ïîñûëàþ òåáå áåçûìÿííûé ïðîùàëüíûé ïîêëîí ñ áåðåãîâ íåèçâåñòíî êàêèõ. Äà òåáå è íå âàæíî.
Èîñèô À. Áðîäñêèé

*** Ìû ïðîùàëèñü êàê âî ñíå.ß ñêàçàëà: «Æäó»Îí, ñìåÿñü, îòâåòèë ìíå:«Âñòðåòèìñÿ â àäó».
Àõìàòîâà Àííà

*** Ïðîùàþñü ñ äóøîé ìîåãî ìèíóâøåãî. ß îòáðàñûâàþ å¸, êàê ïóñòóþ îáîëî÷êó, ïîòîìó ÷òî æèçíü – âå÷íàÿ ñìåíà óìèðàíèÿ è âîçðîæäåíèÿ.
Ðîìåí Ðîëëàí

*** Äî ñâèäàíüÿ! Ïðîùàé! Tàì íå òû – ýòî êòî-òî äðóãàÿ, äî ñâèäàíüÿ, ïðîùàé, äî
ñâèäàíüÿ, ìîÿ äîðîãàÿ. Oòëåòàé, îòïëûâàé ñàìîë¸òîì ìîë÷àíüÿ – â ïðîñòðàíñòâå ìãíîâåíüÿ, êîðàáë¸ì çàáûâàíüÿ – â øèðîêîå ìîðå çàáâåíüÿ.
Èîñèô À. Áðîäñêèé

Ïðåðâè ñåé ãîðüêèé ïîöåëóé, ïðåðâè,
Ïîêà äóøà èç óñò íå èçëåòåëà!
Ïðîñòèìñÿ: áåç ðàçëóêè íåò ëþáâè,
Äíÿ ñâåòëîãî – áåç ÷åðíîãî ïðåäåëà.
Íå áîéñÿ ñäåëàòü øàã, ñòóïèâ íà êðàé;
Íåò ñìåðòè ïðîùå, ÷åì ñêàçàòü: «Ïðîùàé!»
«Ïðîùàé», – øåï÷ó è ìåäëþ, êàê óáèéöà,
Íî åñëè âñå â äóøå òâîåé ìåðòâî,
Ïóñòü ñëîâî ãèáåëüíîå âîçâðàòèòñÿ
È óìåðòâèò çëîäåÿ òâîåãî.
Îòâåòü æå ìíå: «Ïðîùàé!»
Òâîèì îòâåòîì
Óáèò ÿ äâàæäû – â ëîá è ðèêîøåòîì.

*** À íàïîñëåäîê ÿ ñêàæó:
Ïðîùàé, ëþáèòü íå îáÿçóéñÿ.

Áåëëà À. Àõìàäóëèíà

*** æàëü, ÷òî âû íàêîíåö-òî óõîäèòå…

Ìèõàèë Ì. Æâàíåöêèé

*** Ïðîùàþñü
ó êðàÿ äîðîãè.
Óãàäûâàÿ ðîäíîå,
ñïåøèë ÿ íà ïëà÷ äàëåêèé –
à ïëàêàëè íàäî ìíîþ.
Ïðîùàþñü
ó êðàÿ äîðîãè.
Èíîþ, íåçäåøíåé äîðîãîé
óéäó ñ ïåðåïóòüÿ
áóäèòü íåâåñåëóþ ïàìÿòü
î ÷åðíîé ìèíóòå.
Íå ñòàíó ÿ âëàæíîþ äðîæüþ
çâåçäû íà âîñõîäå.
Âåðíóëñÿ ÿ â áåëóþ ðîùó
áåççâó÷íûõ ìåëîäèé.

Âû äóìàëè, ÷òî ÿ íå çíàëà,
Êàê âû ìíå ÷óæäû,
Êîãäà, ñêëîíÿÿñü, ïîäáèðàëà
Îáëîìêè äðóæáû.
Êîãäà ãëÿäåëà íå ñ óïðåêîì,
À òîëüêî ñ ãðóñòüþ,
Âû äóìàëè- ÿ ðâóñü ê èñòîêàì,
À ÿ-òî- ê óñòüþ.
Ðàçëóêîé áîëüøå íå ñòðàùàëà.
Íå îáîëüùàëàñü.
Âû äóìàëè, ÷òî ÿ ïðîùàëà,
À ÿ ïðîùàëàñü.

Íîâåëëà Ìàòâåååâà

***

êóëèíàðíûé êðóèç. Ôðèêàñå èç êóðèöû ñ ãðèáàìè…

Ôðèêàñå ñ ôðàíöóçñêîãî ïåðåâîäèòñÿ êàê “âñÿêàÿ âñÿ÷èíà”. À íàçûâàåòñÿ òàê ìÿñíîå ðàãó èç áåëîãî ìÿñà ïòèöû â áåëîì ñîóñå. Ýòî äîâîëüíî ïðîñòîå êðåñòüÿíñêîå áëþäî ïåðåêî÷åâàëî íà èìïåðàòîðñêèé ñòîë âî âðåìåíà Íàïîëåîíà. Ëåãåíäà ãëàñèò, ÷òî íîâûé ïîâàð íè÷åãî íå çíàë î íåïðèÿçíè èìïåðàòîðà ê êóðèöå è ïîäàë àðîìàòíîå ôðèêàñå, ÷åì âûçâàë ïðàâåäíûé ãíåâ ìîíàðõà. Ïîâàð ìîã ïîïëàòèòüñÿ ñâîèì ìåñòîì, íî Íàïîëåîí âñå æå ïîïðîáîâàë íåíàâèñòíóþ ñ äåòñòâà ïòèöó è ñìåíèë ãíåâ íà ìèëîñòü. Ñ òåõ ïîð ôðèêàñå áûëî ïðè÷èñëåíî ê âûñîêîé ôðàíöóçñêîé êóõíå. Íî ìîæíî ïðèãîòîâèòü ôðèêàñå è íà îáû÷íîé êóõíå, ïîòîìó ÷òî ïðîäóêòû: êóðèíîå ôèëå, øàìïèíüîíû, ñëàäêèé ïåðåö è ñëèâêè äîñòóïíû êàæäîé õîçÿéêå.

èíãðåäèåíòû

Êàðòèíêè ïî çàïðîñó ðåöåïò ôðèêàñå èç êóðèöû ñ ãðèáàìè
Èíãðåäèåíòû:
Êóðèíàÿ ãðóäêà — 250-300 Ãðàìì
Ñëèâêè — 200 Ãðàìì
Ãðèáû — 150-200 Ãðàìì (øàìïèíüîíû, áåëûå, îïÿòà, âåøåíêè – ëþáûå)
Ëóê ðåï÷àòûé — 1 Øòóêà
Ìàñëî ñëèâî÷íîå — 30 Ãðàìì
Ìàñëî ðàñòèòåëüíîå — 2 Ñò. ëîæêè
Ìóêà — 1 Ñò. ëîæêà
Ñîëü — 0,5 ×àéíûõ ëîæêè (ïî âêóñó)
ìóñêàòíûé îðåõ
ñîê ëèìîíà

***

Êàê ïðèãîòîâèòü “Ôðèêàñå èç êóðèöû ñ øàìïèíüîíàìè”

Êóðèíóþ ãðóäêó ìîåì, ñíèìàåì ñ íåå êîæèöó. Ôèëå íàðåçàåì íåáîëüøèìè áðóñî÷êàìè. Ðàçîãðåâàåì íà ñêîâîðîäå íà ñðåäíåì îãíå ñëèâî÷íîå è ðàñòèòåëüíîå ìàñëî. Îáæàðèâàåì íà ýòîé ñìåñè ìàñåë êóñî÷êè êóðèíîãî ôèëå ìèíóò 5-6. ×èñòèì ëóê è ãðèáû. Ëóê íàðåçàåì òîíêèìè êîëüöàìè èëè ïîëó-êîëüöàìè, à ãðèáû – òîíêèìè ïëàñòèíêàìè. Îòïðàâëÿåì ëóê íà ñêîâîðîäêó ê ìÿñó è æàðèì, ïîìåøèâàÿ, äî òåõ ïîð, ïîêà ëóê íå ñòàíåò ïðîçðà÷íûì. Äîáàâëÿåì íà ñêîâîðîäêó ãðèáû , ïåðåìåøèâàåì.
Çàòåì äîáàâëÿåì ñîê ïîëëèìîíà è ìóñêàòíûé îðåõ. Æàðèì áóêâàëüíî 5-6 ìèíóò. Òåïåðü ðàâíîìåðíî ïîñûïàåì ìóêîé ñîäåðæèìîå ñêîâîðîäêè, ïåðåìåøèâàåì è æàðèì ìèíóòû 2. Äîáàâëÿåì ñïåöèè, ñîëü, ïåðåö. Çàëèâàåì ìÿñî ñ ãðèáàìè ñëèâêàìè, ïåðåìåøèâàåì è äîâîäèì äî êèïåíèÿ. Âñå, áëþäî ãîòîâî. Ïðèÿòíîãî àïïåòèòà!

Ñïàñèáî ïîýòó Ñòàðøåìó Ëþöó çà ðåöåïò…

***

ôðèêàñå èç êóðèöû
ñîáðàëàñü âñÿ óëèöà
ïîåëè è öåëóþòñÿ
ôðèêàñå èç êóðèöû…

Äðóãèå ñòàòüè â ëèòåðàòóðíîì äíåâíèêå:

• 12.12.2018. Èîñèô Áðîäñêèé è äðóãèå ïîýòû î ïðîùàíèè
• 02.12.2018. òåàòðàëüíûå áðûçãè øàìïàíñêîãî
• 01.12.2018. Ðýé Áðåäáåðè

Анна Ахматова

Анна Ахматова писала о себе, что родилась в один год с Чарли Чаплином, «Крейцеровой сонатой» Толстого и Эйфелевой башней. Она стала свидетелем смены эпох — пережила две мировые войны, революцию и блокаду Ленинграда. Свое первое стихотворение Ахматова написала в 11 лет — с тех пор и до конца жизни она не переставала заниматься поэзией.

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
1961

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
– А это вы можете описать?
И я сказала:
– Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.1 апреля 1957 г., Ленинград

ПОСВЯЩЕНИЕ

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат —
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор… И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет… Шатается… Одна.
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный мой привет.
Март 1940 г.

ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

I

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе… Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
[Ноябрь] 1935 г., Москва

II

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень.
Видит желтый месяц тень.
Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
1938

III

Нет, это не я, это кто-то другой страдает,
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари…
Ночь.
1939

IV

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей —
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезой горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука – а сколько там
Неповинных жизней кончается…
1938

V

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.
1939

VI

Легкие летят недели.
Что случилось, не пойму,
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.
Весна 1939 г.

VII

ПРИГОВОР

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.А не то… Горячий шелест лета
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
[22 июня] 1939 г., Фонтанный Дом

VIII

К СМЕРТИ

Ты все равно придешь – зачем же не теперь?
Я жду тебя – мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, —
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.
19 августа 1939 г., Фонтанный Дом

IX

Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином,
И манит в черную долину.И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
(Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою):Ни сына страшные глаза —
Окаменелое страданье,
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного свиданья,Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук —
Слова последних утешений.
4 мая 1940 г., Фонтанный Дом

X

РАСПЯТИЕ

«Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящи»

1

Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: «Почто Меня оставил!»
А Матери: «О, не рыдай Мене…»
1938

2

Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
1940, Фонтанный Дом

ЭПИЛОГ

1

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною, ослепшею стеною.

2

Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что, красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Около 10 марта 1940 г., Фонтанный Дом

Долгие годы эта поэма из отдельных стихов существовала только в памяти нескольких доверенных лиц, которым Ахматова доверяла больше, чем себе. Только 1962 году, после того, как «Новый мир» опубликовал повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», А.А.А. позволила друзьям ее переписывать.

О том, как это происходило, вспоминает поэтесса Наталья Горбаневская: «У нее дома – не дома, конечно, а на тех московских квартирах, где она жила в ту зиму, – переписывали десятки людей, и почти каждый из них, разумеется, продолжал распростанение.

От меня одной в течение зимы – весны 1963 года (хоть у меня и не было своей машинки) разошлось не менее сотни экземпляров… По моей оценке, уже в течение 1963 года самиздатовский тираж „Реквиема“ исчислялся тысячами».