Морякам снятся шторма полярникам льды и снега пожарным дым и огонь

ПОЛКОВНИК КОЖУХОВ – ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД

Морякам снятся шторма, полярникам – льды и снега, пожарным – дым и огонь.

Кожухову, хотя по годам своим войны он не видел, чаще всего снились разрывы снарядов.

Много всего пережил он за двадцать с лишним лет службы, но один пожар был самый страшный – горели склады боеприпасов на полигоне, километрах в шестидесяти от города. Когда Кожухов приехал туда, он мгновенно понял, что не знает, как тушить этот пожар: с раздирающим небо грохотом рвались снаряды, гранаты и мины, по всему полигону со свистом разлетались осколки. Автоцистерна и автонасос, закреплённые за полигоном, уже пытались добраться до очага пожара, но были опрокинуты, изувечены воздушной волной; повторять их манёвр было бы безумием.

А огонь подбирался к главному складу, пожар следовало остановить во что бы то ни стало.

Кожухов стоял, смотрел на огонь и думал, разрешив себе тем самым непозволительную роскошь.

Выход был один – пойти на смертельный риск.

– Я с тобой, – сказал старый генерал, начальник полигона. – Забудь про мои погоны, рядовым.

Кожухов многое слышал о генерале, верил, что тот говорит искренне, но для задуманного нужны были профессионалы – лучшие из лучших. Из шагнувших вперёд добровольцев он выбрал троих, все взяли ручные стволы и поползли по-пластунски: впереди Кожухов, за ним Нестеров-старший, лейтенант Гулин и сержант Лавров. Метр за метром, всем телом вжимаясь в колею, они ползли, думая только об одном: как можно ближе подобраться к очагу.

Первым выбыл из строя Гулин – осколок врезался ему в предплечье, и Кожухов отправил лейтенанта назад, другой осколок попал Кожухову по каске и, скользнув, чудом её не пробил; третий, к счастью, небольшой и на излёте, распорол сапог Лаврову.

И тогда Кожухов, с горечью осознав, что дальше двигаться вперёд бессмысленно, приказал отступить.

Они вернулись. Кожухов увидел полные отчаяния глаза генерала, и ему вдруг явилась чрезвычайно дерзкая мысль. Даже кровь вскипела от неожиданной этой мысли.

В стороне стоял тяжёлый танк. А что, если снять с пожарной машины мощный лафетный ствол – тридцать литров воды в секунду, водяная пушка! – и приспособить, привязать его к танковому орудию?

– Шанс, – подумав, подтвердил Нестеров, который всю войну провёл механиком-водителем тридцатьчетверки. – Шанс! – убеждённо повторил он.

Так и сделали. Привязали капроновой верёвкой лафетный ствол рядом с орудием, нарастили рукава, Нестеров сел за рычаги, Кожухов и Лавров скорчились за башней, чтобы держать рукав – и тяжёлый танк пошёл в атаку на огонь!

По броне лупили осколки, но их Кожухов теперь не боялся – лишь бы ходовую часть не повредило, а когда крупным осколком гусеницу все-таки заклинило и танк развернуло, очаг пожара был уже в сфере действия лафетного ствола и за несколько минут огонь был потушен…

– Сынки, – сказал тогда генерал, и на глазах у него появились слезы,

– родные…

– Опять синяков наставил, – жаловалась наутро Люба. – Хоть бы во сне пожары не тушил!

– Постараюсь, – пообещал Кожухов, – мне и наяву их хватает. Юра звонил?

– Завтра с Ветой в театр идут. Ты бы, Миша, не так с ним строго, а то бросил сына в омут…

– Выкарабкается, – уверенно оказал Кожухов. – Ну, завтракать.

Он позвонил в УПО, узнал, что ночь прошла относительно спокойно, позавтракал и привычно поцеловал на прощанье жену.

– Мне сегодня как-то тревожно, – призналась она. – Береги себя.

– Любаша, – улыбнулся Кожухов, – самое опасное место – это постель. Чаще всего где люди умирают? В постели!

Город стремительно расползался, окрестные деревни исчезали, оставляя древние свои названия микрорайонам, и центр, жить в котором считалось когда-то удобным и престижным, терял понемногу былую привлекательность. суетливо, шумно, загазованно – окон не открыть. В прошлом двух-трехэтажный, центр вырос, как растут нынешние акселераты: дома в пятнадцать-семнадцать этажей, умилявшие некогда горожан и считавшиеся достопримечательностями, возвышались теперь повсюду, и потоки людей, какие раньше видели разве что в праздники, заполняли улицы в любое время дня. И потому стало возможным то, что лишь одно поколение назад считалось невероятным и даже фантастичным: старые горожане охотно меняли центр на свежий воздух окраин, с их лесопарками, пляжами и отдельными квартирами со всеми удобствами.

Так бы и оделся весь древний центр в стекло и бетон, если бы городские власти не спохватились: несколько улиц объявили заповедными, и уцелевшие старинные особнячки, доходные дома, купеческие конторы, церквушки остались в первозданном виде. На некоторых домах теперь виднелись мемориальные доски, сообщавшие прохожему об известных людях, здесь проживавших, и о событиях, здесь происходивших, и, гуляя по этим счастливо уцелевшим улочкам, горожанин как бы окунался в прошлое, представляя, что эти дома видели его отец, дед и прадед.

К одному из таких особняков и направлялся Кожухов. Жил он в двадцати минутах ходьбы от УПО – предмет зависти многих товарищей, добиравшихся до работы на электричках, троллейбусах и автобусах; если обстоятельства того не требовали, машину не вызывал – потому что вообще любил прогуливаться, и, главным образом, потому, что это время принадлежало не работе, а ему лично. В “Волге” же с её радиостанцией – даже в гости едешь, а вроде бы на работе, в любой момент могут вызвать. Впрочем, “Волга” на всякий пожарный случай ждала его на полпути до УПО – мало ли что…

Перейдя широкую магистраль, за которой начинались заповедные улочки, он неприязненно посматривал на высотные дома, то здесь, то там устремившие в небо железобетонные этажи, и привычно думал о том, что лучше бы люди ограничивали свою фантазию. Как только население города перевалило за миллион, началось повальное увлечение высотками. Конечно, они современны, экономичны и на чей-то вкус даже красивы, но… Вот, скажем, красавец НИИ на девятнадцать этажей – кошмарный сон пожарного! Лучше бы вместо этого красавца построили комплекс из малоэтажных корпусов, а если с местом, с землёй плохо – постройте там, где хорошо. Так нет, все ведомства льнут поближе к центру, и каждое проектирует для себя пирамиду, чтобы перещеголять соседа. Или Дворец искусств, куда со всего города переселились студии, ансамбли, выставки, организации – зачем был нужен этот бетонный монстр? Лет десять назад, когда бывший начальник УПО Савицкий отказывался подписывать проект, главный архитектор на него кричал: “Вы – враг технического прогресса, вы тащитесь в карете прошлого! Вы – главный тормоз на пути развития города!”

Не будь наших тормозов, далеко бы вы уехали со своим прогрессом…

Ветер подутих, морозный воздух бодрил, приятно пощипывал лицо, и Кожухов шёл улыбаясь. Начались любимые его переулки и улочки, не по-современному узкие, немноголюдные, прибранные. Вот старенькая школа, где почти четверть века назад на выпускном вечере они с Галей дали друг другу нерушимую клятву – на всю жизнь, а вот здесь жил Витька Гусаров, за которого осенью того же года Галка вышла замуж – после того, как узнала, что Кожухов поступил в пожарно-техничеекое училище. Тогда так ещё не говорили, это теперь у всех на языке – не престижно…

Кожухов нахмурился: это модное словечко он терпеть не мог, и не столько само словечко, сколько то, что оно реально и прочно вросло в быт. Престижные институты, знакомства, профессии, одежда… Какой-то массовый гипноз! Престижным, по глубокому убеждению Кожухова, было только одно: чего человек в самом деле стоит, а не его положение, связи и вещи. Рано или поздно поймёт это и Юра, хотя пока уж слишком болезненно реагирует на ухмылки обывателей… Конечно, нелегко начинающему начальнику караула, на его долю выпадает больше шишек, чем пышек, но в конце концов разберётся сынок, поможем… “Бросил сына в омут”, – припомнил Кожухов слова жены. Будто мой Юра согласился бы после училища перебирать бумаги, носить их из кабинета в кабинет и протирать штаны за письменным столом! Омут – он и есть самая лучшая школа, только через него и происходит естественный отбор. Жестокая, но необходимая штука – омут, женщине это понять трудно, даже такой преданной и умной, как Люба.

Люба, с нежностью подумал Кожухов, мой защищённый тыл… мой нештатный советник, самый доверенный на свете, самый близкий друг. Это очень большая удача в жизни – иметь защищённый тыл…

Кожухов зашёл в кондитерский магазин и купил плитку шоколада – у Нины Ивановны день рождения. Вот престижная эта должность – старший диспетчер ЦППС, Центрального пункта пожарной связи? По обывательским представлениям – не очень, на троечку, а для нас Нина Ивановна – живая летопись пожарной охраны, её гордость. Сказать, что она знает город, это ничего не сказать: она, сидя за пультом, мысленно видит не только каждую улицу – каждый дом на этой улице, и ближайшую дорогу к нему подскажет, и с какой стороны лучше подъехать. Будто телевизор перед ней. Жаль, все чаще болеет Нина Ивановна, все труднее даётся ей двенадцатичасовая смена – слишком велико нервное напряжение. Даже молодые офицеры, проходившие у Нины Ивановны стажировку, а ныне сами севшие за пульт, откровенно признаются, что на пожаре им было куда легче: за смену здесь так умаешься, что хоть рубашку выжимай, голова распухает, ноги ватные…