Мне снилась осень в полусвете стекол друзья и ты в их шутовской гурьбе
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло, и старилось, и глохло,
И, поволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
Анализ стихотворения «Сон» Пастернака
Гипнотическое произведение «Сон» Бориса Леонидовича Пастернака вошло в его дебютную книгу «Близнец в тучах».
Стихотворение датируется летом 1913 года, впрочем, спустя пятнадцать лет автор подверг его редакции. То лето недавний студент и начинающий поэт провел с родителями в поразившей его воображение старинной усадьбе под Москвой. Для пущего уединения он выбрал себе местечко в ветвях надломленной березы, склонившейся к реке. Размышлял он там и о своем туманном будущем. Кажется, ему предстояло занять место секретаря или мелкого банковского служащего. В жанровом отношении – любовная лирика, рифмовка перекрестная, 4 строфы. Композицию можно считать кольцевой – тема осени его начинает и завершает. Героиня стиха, вероятно, Ида Высоцкая, любовь поэта к которой в недавнем прошлом осталась безответной. В первой строфе сновидение лирического героя вначале вполне отрадно: шумный, порой бестолковый, но все же круг друзей, любимая девушка рядом. Чувство его романтично, «с небес». Образ прирученного сокола, признающего лишь свою хозяйку – символ верности. Уже во второй строфе надежда на счастье тускнеет, а вместе с ней – и весь мир. «Запнулась ты и стихла»: можно увидеть здесь указание на смерть героини (чего с И. Высоцкой в те годы не случилось), а можно – влияние секунды до пробуждения, когда сон уже вспугнули и действие в нем обрывается, а персонажи теряют реальность и смысл.
Впрочем, лирический герой пробудился будто в новом сне, где та же осень. Мир яви все еще перевернут. Герой испытывает головокружение или продолжает падать, как иногда случается во сне. Обстановка и атмосфера старого дома также отразилась в стихах: полусвет стекол, рыхлый шелк кресел. Попали в них и усадебные березы. Общепринято усматривать в стихотворении мотивы «Сна» М. Лермонтова. Сам же автор упоминал, что первый сборник навеян чтением лирики А. Блока и, пожалуй, Ф. Тютчева. В первом четверостишии метафора соединена со сравнением: «как сокол, спускалось сердце на руку», и в последнем, про дождь и березы в небе. В строках часто нарушен привычный порядок слов, сложная инверсия задает настроение стиха. Тому же способствует и его несомненная музыкальность. Рефрен (анафора): но время шло и старилось. Повторы: бегущий. Перечислительная градация. Ряд сравнений: как осень, как лед, как отзвук. Эпитеты: кровавыми слезами, шутовской гурьбе.
В своем «Сне» Б. Пастернак повествует о неразделенной любви, скрытой за пеленой времени.
- Следующий стих → Каролина Павлова — Баратынскому
- Предыдущий стих → Борис Пастернак — Снег идет
Читать стих поэта Борис Пастернак — Сон на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
Источник
Борис Пастернак, новое:
Открыли дверь, и в кухню паром
Вкатился воздух со двора,
И всё мгновенно стало старым,
Как в детстве в те же вечера.
Сухая, тихая погода.
На…
Над банями дымятся трубы
И дыма белые бока
У выхода в платки и шубы
Запахивают облака.
Весь жар души дворы вложили
В сугробы, тропки и следки…
По дому бродит привиденье.
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.
Везде болтается некстати,
Мешается во…
В траве, меж диких бальзаминов,
Ромашек и лесных купав,
Лежим мы, руки запрокинув
И к небу головы задрав.
Трава на просеке сосновой…
Отчаянные холода
Задерживают таянье.
Весна позднее, чем всегда,
Но и зато нечаянней.
С утра амурится петух,
И нет прохода курице.
Лицом…
Любите поэзию?
Интересные цитаты
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Свои пожелания по работе сайта вы можете оставить в нашей гостевой книге.
Стихотворение входит в подборки:
Борис Пастернак, самые читаемые стихотворения:
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха…Во всём мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований…Лист смородины груб и матерчат.
В доме хохот и стёкла звенят,
В нём шинкуют, и квасят, и перчат,
И гвоздики кладут в маринад.Лес забрасывает,…
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк…Любить иных — тяжёлый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.Весною слышен шорох снов
И шелест…Давай ронять слова,
Как сад — янтарь и цедру,
Рассеянно и щедро,
Едва, едва, едва.Не надо толковать,
Зачем так церемонно
Мареной и лимоном…Недотрога, тихоня в быту,
Ты сейчас вся огонь, вся горенье,
Дай запру я твою красоту
В тёмном тереме стихотворенья.Посмотри, как преображена…
Мне далёкое время мерещится,
Дом на Стороне Петербургской.
Дочь степной небогатой помещицы,
Ты — на курсах, ты родом из Курска.Ты — мила, у…
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною чёрною горит.Достать пролётку. За шесть гривен,…
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со…
Лучшая поэзия, читайте на сайте
Что стоит прочитать?
Легко писать плохо о хорошем фильме, ещё легче – о плохом. Но как писать о плохом фильме, который посвящён……
Источник
«МНЕ СНИЛАСЬ ОСЕНЬ В ПОЛУСВЕТЕ СТЕКОЛ…» Впервые – БвТ. Образец – стих. А. Блока «Мне снилась смерть любимого созданья…» и «Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене… Ты умерла, вся в розовом сияньи…» (напеч. в 1911); ср. также Гейне «Лирическое интермеццо», 55 (в эпиграфе к первому стих. Блока) и Фет «Как вешний день, твой лик приснился снова…» (см. [Смирнов 1995: 114–123]: шекспировский подтекст второго стих. Блока связывает «Мне снилась осень…» с «Уроками английского» в «Сестре моей – жизни»: «замиранье сердца», «слезы», «глухота», «буря», «стебли сеновала»). Эта традиция стихов (5-ст. ямбом) о сне и смерти восходит к «Сну» Лермонтова («В полдневный жар…») [Баевский, комм. I: 450]. Общие мотивы: любовь, грусть, сон, смерть возлюбленной, пробуждение в слезах; Пастернак добавляет параллельные образы увядающей осени (и осенней дороги, подобной гребле через Лету на тот свет; ср. образ воздушной ладьи у Фета). Мотив смерти возлюбленной как «отбытья» в даль связывает стихотворение с «Вокзалом», «летейская гребля» и «кормчий» – с «Близнецом на корме» и «Сердцами и спутниками». Смерть и сон как «близнецы» (!) упоминались в одноименном стих. Тютчева [Вроон 1998]. Композиция – 3+2 строфы, сон и пробуждение. Развитие темы по строфам: (I) сон и страсть, (II) сон глохнет, (III) сон тает, (IV) явь вслед сну, (V) грусть вслед сну. Смерть прямо не названа: только эвфемизм «затихла», метафора «отбытье», перифраза «летейской гребли». Образ автора выступает на первый план только в окаймляющих строфах, первой («сердце») и последней. Центральная строфа выделена синтаксически: только в ней каждый стих равен предложению. Пространственный фон сна – замкнутая «гостиная», пробуждения – открытая местность (переход через сравнение в ст. 8). Цветовой фон сна – кроваво-красный, пробуждения – темный. Звуковой фон сна – «речи», перелома – тишина, пробуждения – посвист ветра. Временной фон сна – прошедшее время, имперфекты (ст. 1, 2, 4, 7, 9, 10), кульминации-смерти – перфект (ст. 11–12), пробуждения – настоящее и будущее время (ст. 18–19). Синтаксис: членение строф на фразы – 1+1+2, 2+2, 1+1+1+1, 0,5+0,5+1+2, 2+2: наибольшая дробность – на стыке «сна» и «яви». Лексика нейтральна, без контрастов (кроме ст. 2, где просторечное «гурьба» сталкивается с архаизмом из фразеологического оборота «снедающая тоска»). Словесные повторы внутри строк в ст. 6 и 17–18. Стиль насыщен сравнениями и почти поровну (что необычно) метафорами и метонимиями. Развернутые сравнения (через «как») выделяют начало и конец. Неразвернутые сравнения (творительный падеж или приложение) – в ст. 8, 9, 14, 18. Метафоры: «в снедающей гурьбе», «плач сентября», «таял день», «таял шелк», «кормчий грез», «подберу пути» (возможно дополнительное значение ‘выберу свой путь вслед тебе’). Метонимии: «стекла» (вм. «окна»), «добывший крови», «спускалось сердце», «непроходимо глохла» (от «непроходимого пустыря»; но в слове «глохла» есть и прямой смысл, перекликающийся с «затихла»), «отсталое падение берез» (березы, наклонившиеся вслед сну и дрогам (?); «падение» – метафора), «летейская гребля» (возможно дополнительное значение этого слова, «прибрежная насыпь»), «волнистый посвист трясин» (вм.: «свистящий ветер волнует болотные травы», возможно созвучие с подразумеваемым словом «тростник»). В ст. 7–8 слово «гостей» оживляет этимологический смысл слова «гостиная». В целом доля знаменательных слов в переносных значениях – средняя, около трети. Образ «добывший крови сокол» напоминает известный сюжет о соколе, зарезанном в знак любви («Декамерон», IV, 9), а также (что интереснее) цитируемый С. Бобровым миф «Ригведы» о священном напитке Соме – о том, как «стремительный сокол-птица <…> Сому принесла <…>, взяв его с высочайшего неба» – Сому, «которого сокол <…> вскружил (принес кружась) с небес» (Бобров С.П. Лирическая тема // Труды и дни. 1913. № 1–2. С. 132–133). Рифма «грез–берез» и сравнение «стебли», может быть, подсказаны стих. С. Боброва «Памяти Ивана Коневского: Поток», а «трясины» и «блудный сын» – стихотворением самого Коневского «Песнь изгнанника: На мотив из Калевалы» (о смерти в топи, что могло читаться как пророчество о собственной смерти утонувшего поэта). Стихотворный размер – 5-ст. ямб с рифмовкой ЖМЖМ; ритмическая тенденция к ударности II стопы и синтаксической паузе после нее придает ему слегка архаическую вескость. Единственная неточная рифма (ст. 5–7) отмечает начало темы гибели. Ассонансами на узкие ударные И и У резко выделена последняя строфа. Аллитерации заданы тематическими словами «сон» и «грусть»: главным образом, на сн и ст, реже на ск и сл. В половине рифм присутствует звук л. Переработка для «Начальной поры»: СОН
Черновики переработки:
«Начальная пора».Сюжет сохранен, отброшена V строфа с «я»-эпилогом («я» перенесено в ст. 13). В наибольшей неприкосновенности сохранена I строфа (как и в «Эдеме»). Тематические изменения. Ослаблена субъективность: убрано 1 лицо в ст. 5 и обращение «любимая» в ст. 11. Вместо пространственных образов усилены временные: исчезает гостиная, вместо дальнего пустыря (метафорического!) – ближний (за стеклами) сад, зато введен подчеркнутый повтор-анафора «время шло и старилось». Усилены краски и, особенно, звуки, для контраста с смертным умолканием: добавлено «серебря» (и убрано «выцветавший»), добавлено «громкая», «трещал», «как отзвук колокола» (ст. 10–12). Стилистические изменения. Убран повтор «плачем», ст. 6 (как излишне эмоциональный?), убраны «грезы» и «кормчий», ст. 14 (как излишне банальные?). Добавлены сравнения в ст. 10, 12, 13, 15 (в подкрепление к ключевому, в ст. 3–4). Последнее из них упрощает и делает более связной заключительную метафору, ст. 14–16: соломины роняются не за сном, а за возом, сказуемое-метафора «нес» позволяет связать последнее четверостишие в единую концовочную фразу. В строфах II–III усилено напряжение синтаксическими средствами (повторяющиеся «но», «и»), в строфах III–IV – стиховыми средствами (анжамбманы после ст. 9 и особенно после ст. 13), после этого заключительные ст. 15–16 выглядят разрешением, и это подкрепляется тавтологическим повтором «бегущий – бегущих». |
Источник
По вашей ссылке друзья получат скидку 10% на эту книгу, а вы будете получать 10% от стоимости их покупок на свой счет ЛитРес. Подробнее
Стоимость книги: 69,90 ₽
Ваш доход с одной покупки друга: 6,99 ₽
Чтобы посоветовать книгу друзьям, необходимо войти или зарегистрироваться
Свеча горела (сборник)
Электронная книга
89,90 ₽
Подробнее
Шрифт:Меньше АаБольше Аа
Из книги «Начальная пора»
1912—1914
* * *
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
1912
* * *
Как бронзовой золой жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Со мной, с моей свечою вровень
Миры расцветшие висят.
И, как в неслыханную веру,
Я в эту ночь перехожу,
Где тополь обветшало-серый
Завесил лунную межу,
Где пруд как явленная тайна,
Где шепчет яблони прибой,
Где сад висит постройкой свайной
И держит небо пред собой.
1912
СОН
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло, и старилось, и глохло,
И, па́волокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
1913, 1928
ВОКЗАЛ
Вокзал, несгораемый ящик
Разлук моих, встреч и разлук,
Испытанный друг и указчик,
Начать – не исчислить заслуг.
Бывало, вся жизнь моя – в шарфе,
Лишь подан к посадке состав,
И пышут намордники гарпий,
Парами глаза нам застлав.
Бывало, лишь рядом усядусь —
И крышка. Приник и отник.
Прощай же, пора, моя радость!
Я спрыгну сейчас, проводник.
Бывало, раздвинется запад
В маневрах ненастий и шпал
И примется хлопьями цапать,
Чтоб под буфера не попал.
И глохнет свисток повторенный,
А издали вторит другой,
И поезд метет по перронам
Глухой многогорбой пургой.
И вот уже сумеркам невтерпь,
И вот уж, за дымом вослед,
Срываются поле и ветер, —
О, быть бы и мне в их числе!
1913, 1928
ВЕНЕЦИЯ
Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И го́ндолы[1] рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.
1913, 1928
ЗИМА
Прижимаюсь щекою к воронке
Завитой, как улитка, зимы.
«По местам, кто не хочет – к сторонке!»
Шумы-шорохи, гром кутерьмы.
«Значит – в „море волнуется“? В повесть,
Завивающуюся жгутом,
Где вступают в черед, не готовясь?
Значит – в жизнь? Значит – в повесть о том,
Как нечаян конец? Об уморе,
Смехе, сутолоке, беготне?
Значит – вправду волнуется море
И стихает, не справясь о дне?»
Это раковины ли гуденье?
Пересуды ли комнат-тихонь?
Со своей ли поссорившись тенью,
Громыхает заслонкой огонь?
Поднимаются вздохи отдушин
И осматриваются – и в плач.
Черным храпом карет перекушен,
В белом облаке скачет лихач.
И невыполотые заносы
На оконный ползут парапет.
За стаканчиками купороса
Ничего не бывало и нет.
1913, 1928
ПИРЫ
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь
И в них твоих измен горящую струю.
Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью.
Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим.
Надежному куску объявлена вражда.
Тревожней ветр ночей – тех здравиц виночерпье,
Которым, может быть, не сбыться никогда.
Наследственность и смерть – застольцы наших трапез.
И тихою зарей – верхи дерев горят —
В сухарнице, как мышь, копается анапест,
И Золушка, спеша, меняет свой наряд.
Полы подметены, на скатерти – ни крошки,
Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,
И Золушка бежит – во дни удач на дрожках
А сдан последний грош – и на своих двоих.
1913, 1928
ЗИМНЯЯ НОЧЬ
Не поправить дня усильями светилен.
Не поднять теням крещенских покрывал.
На земле зима, и дым огней бессилен
Распрямить дома, полегшие вповал.
Булки фонарей и пышки крыш, и черным
По белу в снегу – косяк особняка:
Это – барский дом, и я в нем гувернером.
Я один, я спать услал ученика.
Никого не ждут. Но – наглухо портьеру.
Тротуар в буграх, крыльцо заметено.
Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй
И уверь меня, что я с тобой – одно.
Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.
Кто открыл ей сроки, кто навел на след?
Тот удар – исток всего. До остального,
Милостью ее, теперь мне дела нет.
Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин
Вмерзшие бутылки голых, черных льдин.
Булки фонарей, и на трубе, как филин,
Потонувший в перьях нелюдимый дым.
1913, 1928
Из книги «ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ»
1914—1916
ПЕТЕРБУРГ
Как в пулю сажают вторую пулю
Или бьют на пари по свечке,
Так этот раскат берегов и улиц
Петром разряжён без осечки.
О, как он велик был! Как сеткой конвульсий
Покрылись железные щеки,
Когда на Петровы глаза навернулись,
Слезя их, заливы в осоке!
И к горлу балтийские волны, как комья
Тоски, подкатили; когда им
Забвенье владело; когда он знакомил
С империей царство, край – с краем.
Нет времени у вдохновенья. Болото,
Земля ли, иль море, иль лужа, —
Мне здесь сновиденье явилось, и счеты
Сведу с ним сейчас же и тут же.
Он тучами был, как делами, завален.
В ненастья натянутый парус
Чертежной щетиною ста готовален
Врезалася царская ярость.
В дверях, над Невой, на часах, гайдуками,
Века пожирая, стояли
Шпалеры бессонниц в горячечном гаме
Рубанков, снастей и пищалей.
И знали: не будет приема. Ни мамок,
Ни дядек, ни бар, ни холопей,
Пока у него на чертежный подрамок
Надеты таежные топи.
* * *
Волны толкутся. Мостки для ходьбы.
Облачно. Небо над буем, залитым
Мутью, мешает с толченым графитом
Узких свистков паровые клубы.
Пасмурный день растерял катера.
Снасти крепки, как раскуренный кнастер.
Дегтем и доками пахнет ненастье
И огурцами – баркасов кора.
С мартовской тучи летят паруса
Наоткось, мокрыми хлопьями в слякоть,
Тают в каналах балтийского шлака,
Тлеют по черным следам колеса.
Облачно. Щелкает лодочный блок.
Пристани бьют в ледяные ладоши.
Гулко булыжник обрушивши, лошадь
Глухо въезжает на мокрый песок.
* * *
Чертежный рейсфедер
Всадника медного
От всадника – ветер
Морей унаследовал.
Каналы на прибыли,
Нева прибывает.
Он северным грифелем
Наносит трамваи.
Попробуйте, лягте-ка
Под тучею серой,
Здесь скачут на практике
Поверх барьеров.
И видят окраинцы:
За Нарвской, на Охте,
Туман продирается,
Отодранный ногтем.
Петр машет им шляпою,
И плещет, как прапор,
Пурги расцарапанный,
Надорванный рапорт.
Сограждане, кто это,
И кем на терзанье
Распущены по́ветру
Полотнища зданий?
Как план, как ландкарту
На плотном папирусе,
Он город над мартом
Раскинул и выбросил.
* * *
Тучи, как волосы, встали дыбом
Над дымной, бледной Невой.
Кто ты? О, кто ты? Кто бы ты ни был,
Город – вымысел твой.
Улицы рвутся, как мысли, к гавани
Черной рекой манифестов.
Нет, и в могиле глухой и в саване
Ты не нашел себе места.
Волн наводненья не сдержишь сваями.
Речь их, как кисти слепых повитух.
Это ведь бредишь ты, невменяемый,
Быстро бормочешь вслух.
1915
ЗИМНЕЕ НЕБО
Цельною льдиной из дымности вынут
Ставший с неделю звездный поток.
Клуб конькобежцев вверху опрокинут:
Чокается со звонкою ночью каток.
Реже-реже-ре-же ступай, конькобежец,
В беге ссекая шаг свысока.
На повороте созвездьем врежется
В небо Норвегии скрежет конька.
Воздух окован мерзлым железом.
О конькобежцы! Там – всё равно,
Что, как глаза со змеиным разрезом,
Ночь на земле, и как кость домино;
Что языком обомлевшей легавой
Месяц к скобе примерзает; что рты,
Как у фальшивомонетчиков, – лавой
Дух захватившего льда налиты.
1915
ДУША
О вольноотпущенница, если вспомнится,
О, если забудется, пленница лет.
По мнению многих, душа и паломница,
По-моему, – тень без особых примет.
О, – в камне стиха, даже если ты канула,
Утопленница, даже если – в пыли,
Ты бьешься, как билась княжна Тараканова,
Когда февралем залило равелин.
О, внедренная! Хлопоча об амнистии,
Кляня времена, как клянут сторожей,
Стучатся опавшие годы, как листья,
В садовую изгородь календарей.
1915
* * *
Не как люди, не еженедельно,
Не всегда, в столетье раза два
Я молил тебя: членораздельно
Повтори творящие слова.
И тебе ж невыносимы смеси
Откровений и людских неволь.
Как же хочешь ты, чтоб я был весел,
С чем бы стал ты есть земную соль?
1915
РАСКОВАННЫЙ ГОЛОС
В шалящую полночью площадь,
В сплошавшую белую бездну
Незримому ими – «Извозчик!»
Низринуть с подъезда. С подъезда
Столкнуть в воспаленную полночь,
И слышать сквозь темные спаи
Ее поцелуев – «На помощь!»
Мой голос зовет, утопая.
И видеть, как в единоборстве
С метелью, с лютейшей из лютен,
Он – этот мой голос– на черствой
Узде выплывает из мути…
1915
МЕТЕЛЬ
1
В посаде, куда ни одна нога
Не ступала, лишь ворожеи да вьюги
Ступала нога, в бесноватой округе,
Где и то, как убитые, спят снега, —
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, лишь ворожеи
Да вьюги ступала нога, до окна
Дохлестнулся обрывок шальной шлеи.
Ни зги не видать, а ведь этот посад
Может быть в городе, в Замоскворечьи,
В Замостьи, и прочая (в полночь забредший
Гость от меня отшатнулся назад).
Послушай, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, одни душегубы,
Твой вестник – осиновый лист, он безгубый,
Безгласен, как призрак, белей полотна!
Метался, стучался во все ворота,
Кругом озирался, смерчом с мостовой…
– Не тот это город, и полночь не та,
И ты заблудился, ее вестовой!
Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.
В посаде, куда ни один двуногий…
Я тоже какой-то… я сбился с дороги:
– Не тот это город, и полночь не та.
2
Все в крестиках двери, как в Варфоломееву
Ночь. Распоряженья пурги-заговорщицы:
Заваливай окна и рамы заклеивай,
Там детство рождественской елью топорщится.
Бушует бульваров безлиственных заговор.
Они поклялись извести человечество.
На сборное место, город! За город!
И вьюга дымится, как факел над нечистью.
Пушинки непрошенно валятся на руки.
Мне страшно в безлюдьи пороши разнузданной.
Снежинки снуют, как ручные фонарики.
Вы узнаны, ветки! Прохожий, ты узнан!
Дыра полыньи, и мерещится в музыке
Пурги: – Колиньи, мы узнали твой адрес! —
Секиры и крики: – Вы узнаны, узники
Уюта! – и по́ двери мелом – крест-накрест.
Что лагерем стали, что подняты на ноги
Подонки творенья, метели – спола́горя.
Под праздник отправятся к праотцам правнуки.
Ночь Варфоломеева. За город, за город!
1914, 1928
1. В отступление от обычая восстанавливаю итальянское ударение.
Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?
Удобные форматы для скачивания
Файл(ы) отправлены на почту
Удобные форматы для скачивания
Источник