Лермонтов три ночи я провел без сна

Три ночи я провел без сна — в тоске,

В молитве, на коленах — степь и небо

Мне были храмом, алтарем курган;

И если б кости, скрытые под ним,

Пробуждены могли быть человеком,

То обожженные моей слезой,

Проникнувшей сквозь землю, мертвецы

Вскочили б, загремев одеждой бранной!

О боже! как? — одна, одна слеза

Была плодом ужасных трех ночей?

Нет, эта адская слеза, конечно,

Последняя, не то три ночи б я

Ее не дожидался. Кровь собратий,

Кровь стариков, растоптанных детей

Отяготела на душе моей,

И приступила к сердцу, и насильно

Заставила его расторгнуть узы

Свои, и в мщенье обратила всё,

Что в нем похоже было на любовь;

Свой замысел пускай я не свершу,

Но он велик — и этого довольно;

Мой час настал — час славы, иль стыда;

Бессмертен, иль забыт я навсегда.

Я вопрошал природу, и она

Меня в свои объятья приняла,

В лесу холодном в грозный час метели

Я сладость пил с ее волшебных уст,

Но для моих желаний мир был пуст,

Они себе предмета в нем не зрели;

На звезды устремлял я часто взор

И на луну, небес ночных убор,

Но чувствовал, что не для них родился;

Я небо не любил, хотя дивился

Пространству без начала и конца,

Завидуя судьбе его творца;

Но, потеряв отчизну и свободу,

Я вдруг нашел себя, в себе одном

Нашел спасенье целому народу;

И утонул деятельным умом

В единой мысли, может быть напрасной

И бесполезной для страны родной;

Но, как надежда, чистой и прекрасной,

Как вольность, сильной и святой.

В избушке позднею порою

Славянка юная сидит.

Вдали багровой полосою

На небе зарево горит…

И люльку детскую качая,

Поет славянка молодая…

«Не плачь, не плачь! иль сердцем чуешь,

Дитя, ты близкую беду!..

О, полно, рано ты тоскуешь:

Я от тебя не отойду.

Скорее мужа я утрачу.

Дитя, не плачь! и я заплачу!

«Отец твой стал за честь и бога

В ряду бойцов против татар,

Кровавый след ему дорога,

Его булат блестит, как жар.

Взгляни, там зарево краснеет:

То битва семя смерти сеет.

«Как рада я, что ты не в силах

Понять опасности своей,

Не плачут дети на могилах;

Им чужд и стыд и страх цепей;

Их жребий зависти достоин…»

Вдруг шум, — и в двери входит воин.

Брада в крови, избиты латы.

«Свершилось! — восклицает он, —

Свершилось! торжествуй, проклятый!..

Наш милый край порабощен,

Татар мечи не удержали

Орда взяла, и наши пали».

И он упал — и умирает

Кровавой смертию бойца.

Жена ребенка поднимает

Над бледной головой отца:

«Смотри, как умирают люди,

И мстить учись у женской груди!..»

Есть у меня твой силуэт,

Мне мил его печальный цвет;

Висит он на груди моей

И мрачен он, как сердце в ней.

В глазах нет жизни и огня,

Зато он вечно близ меня;

Он тень твоя, но я люблю

Как тень блаженства тень твою.

Мгновенно пробежав умом

Всю цепь того, что прежде было, —

Я не жалею о былом:

Оно меня не усладило.

Как настоящее, оно

Страстями бурными облито,

И вьюгой зла занесено,

Как снегом крест в степи забытый.

Ответа на любовь мою

Напрасно жаждал я душою,

И если о любви пою —

Она была моей мечтою.

Как метеор в вечерней мгле,

Она очам моим блеснула,

И бывши всё мне на земле,

Как всё земное, обманула.

Как дух отчаянья и зла,

Мою ты душу обняла;

О! для чего тебе нельзя

Ее совсем взять у меня?

Моя душа твой вечный храм;

Как божество, твой образ там;

Не от небес, лишь от него

Я жду спасенья своего.

Я не люблю тебя; страстей

И мук умчался прежний сон;

Но образ твой в душе моей

Всё жив, хотя бессилен он;

Другим предавшися мечтам,

Я всё забыть его не мог;

Так храм оставленный — всё храм,

Кумир поверженный — всё бог!

Унылый колокола звон

В вечерний час мой слух невольно потрясает,

Обманутой душе моей напоминает

И вечность и надежду он.

И если ветер, путник одинокой,

Вдруг по траве кладбища пробежит,

Он сердца моего не холодит:

Что в нем живет, то в нем глубоко.

Я чувствую — судьба не умертвит

Во мне возросший деятельный гений;

Но что его на свете сохранит

От хитрой клеветы, от скучных наслаждений,

От истощительных страстей,

От языка ласкателей развратных

И от желаний, непонятных

Умам посредственных людей?

Без пищи должен яркий пламень

Погаснуть на скале сырой:

Холодный слушатель есть камень,

Попробуй раз, попробуй и открой

Ему источники сердечного блаженства,

Он станет толковать, что должно ощутить;

В простом не видя совершенства,

Он не привык прекрасное ценить,

Как тот, кто в грудь втеснить желал бы всю природу,

Кто силится купить страданием своим

И гордою победой над земным

Божественной души безбрежную свободу.

Три ночи я провел без сна — в тоске,

В молитве, на коленах — степь и небо

Мне были храмом, алтарем курган;

И если б кости, скрытые под ним,

Пробуждены могли быть человеком,

То обожженные моей слезой,

Проникнувшей сквозь землю, мертвецы

Вскочили б, загремев одеждой бранной!

О боже! как? — одна, одна слеза

Была плодом ужасных трех ночей?

Нет, эта адская слеза, конечно,

Последняя, не то три ночи б я

Ее не дожидался. Кровь собратий,

Кровь стариков, растоптанных детей

Отяготела на душе моей,

И приступила к сердцу, и насильно

Заставила его расторгнуть узы

Свои, и в мщенье обратила всё,

Что в нем похоже было на любовь;

Свой замысел пускай я не свершу,

Но он велик — и этого довольно;

Мой час настал — час славы, иль стыда;

Бессмертен, иль забыт я навсегда.

Я вопрошал природу, и она

Меня в свои объятья приняла,

В лесу холодном в грозный час метели

Я сладость пил с ее волшебных уст,

Но для моих желаний мир был пуст,

Они себе предмета в нем не зрели;

На звезды устремлял я часто взор

И на луну, небес ночных убор,

Но чувствовал, что не для них родился;

Я небо не любил, хотя дивился

Пространству без начала и конца,

Завидуя судьбе его творца;

Но, потеряв отчизну и свободу,

Я вдруг нашел себя, в себе одном

Нашел спасенье целому народу;

И утонул деятельным умом

В единой мысли, может быть напрасной

И бесполезной для страны родной;

Но, как надежда, чистой и прекрасной,

Как вольность, сильной и святой.

В избушке позднею порою

Славянка юная сидит.

Вдали багровой полосою

На небе зарево горит…

И люльку детскую качая,

Поет славянка молодая…

«Не плачь, не плачь! иль сердцем чуешь,

Дитя, ты близкую беду!..

О, полно, рано ты тоскуешь:

Я от тебя не отойду.

Скорее мужа я утрачу.

Дитя, не плачь! и я заплачу!

«Отец твой стал за честь и бога

В ряду бойцов против татар,

Кровавый след ему дорога,

Его булат блестит, как жар.

Взгляни, там зарево краснеет:

То битва семя смерти сеет.

«Как рада я, что ты не в силах

Понять опасности своей,

Не плачут дети на могилах;

Им чужд и стыд и страх цепей;

Их жребий зависти достоин…»

Вдруг шум, — и в двери входит воин.

Брада в крови, избиты латы.

«Свершилось! — восклицает он, —

Свершилось! торжествуй, проклятый!..

Наш милый край порабощен,

Татар мечи не удержали

Орда взяла, и наши пали».

И он упал — и умирает

Кровавой смертию бойца.

Жена ребенка поднимает

Над бледной головой отца:

«Смотри, как умирают люди,

И мстить учись у женской груди!..»

Есть у меня твой силуэт,

Мне мил его печальный цвет;

Висит он на груди моей

И мрачен он, как сердце в ней.

В глазах нет жизни и огня,

Зато он вечно близ меня;

Он тень твоя, но я люблю

Как тень блаженства тень твою.

Мгновенно пробежав умом

Всю цепь того, что прежде было, —

Я не жалею о былом:

Оно меня не усладило.

Как настоящее, оно

Страстями бурными облито,

И вьюгой зла занесено,

Как снегом крест в степи забытый.

Ответа на любовь мою

Напрасно жаждал я душою,

И если о любви пою —

Она была моей мечтою.

Как метеор в вечерней мгле,

Она очам моим блеснула,

И бывши всё мне на земле,

Как всё земное, обманула.

Как дух отчаянья и зла,

Мою ты душу обняла;

О! для чего тебе нельзя

Ее совсем взять у меня?

Моя душа твой вечный храм;

Как божество, твой образ там;

Не от небес, лишь от него

Я жду спасенья своего.

Я не люблю тебя; страстей

И мук умчался прежний сон;

Но образ твой в душе моей

Всё жив, хотя бессилен он;

Другим предавшися мечтам,

Я всё забыть его не мог;

Так храм оставленный — всё храм,

Кумир поверженный — всё бог!

Унылый колокола звон

В вечерний час мой слух невольно потрясает,

Обманутой душе моей напоминает

И вечность и надежду он.

И если ветер, путник одинокой,

Вдруг по траве кладбища пробежит,

Он сердца моего не холодит:

Что в нем живет, то в нем глубоко.

Я чувствую — судьба не умертвит

Во мне возросший деятельный гений;

Но что его на свете сохранит

От хитрой клеветы, от скучных наслаждений,

От истощительных страстей,

От языка ласкателей развратных

И от желаний, непонятных

Умам посредственных людей?

Без пищи должен яркий пламень

Погаснуть на скале сырой:

Холодный слушатель есть камень,

Попробуй раз, попробуй и открой

Ему источники сердечного блаженства,

Он станет толковать, что должно ощутить;

В простом не видя совершенства,

Он не привык прекрасное ценить,

Как тот, кто в грудь втеснить желал бы всю природу,

Кто силится купить страданием своим

И гордою победой над земным

Божественной души безбрежную свободу.