Фоменко сон в летнюю ночь смотреть онлайн
История постановок этой шекспировской комедии знает такие шедевры, как спектакль Рейнхардта в 1905 году, или великий спектакль Питера Брука во второй половине XX века.
Театралы помнят недавнее появление Глобуса с очаровательным наивным, грубоватым, но таким жизнерадостным стилизованным и лукавым «Сном в летнюю ночь».
Под финал сезона, сложного, нервного, где общественные проблемы, противостояния разных сил и объединений, отстаивание эстетических платформ и политических убеждений заменяло художественные открытия, Иван Поповски и фоменки подарили зрителям Театр в самом лучшем смысле слова.
Поповски вернул театру театр, создал легкое, как касание крыльев мотылька, озорное как проделки проныры и путаника Пэка, веселое и простодушное как представление наивных ремесленников и изысканное как диалоги Оберона с Титанией зрелище.
Оно вырастает из ничего, из белых драпировок, которые становятся цирковыми приспособлениями, укутывают героев, помогают им летать в прямом смысле слова над рядами партера, манят, пугают, завораживают и исчезают, когда развеивается обман и морок летней таинственной ночи. Этот спектакль – о мощи жизненных сил, о любви и непостоянстве, о власти случая, о зыбкости окружающего мира и вере в светлое и справедливое начало, об игре, которая пронизывает человеческое бытие.
Поповски, мастер театральной магии, кажется, здесь превзошел сам себя. Хочется смаковать каждый жест, поворот, интонацию, такие подтексты открываются в них, так заразительна и восхитительна ирония, пронизывающая слова и действие. Высший режиссерский пилотаж – умение извлечь смыслы, не меняя текста, из самой плоти авторских слов.
Режиссер усиливает мотив игры, обманки, перевертыша, крепких нитей, связывающих явь и сон, реальность и выдумку, сказочное и рассудочное.
Г. Тюнина и К. Бадалов, Ипполита и Тезей, играют также Оберона и Титанию, царя и царицу фей и эльфов. Лишь меняют костюмы и надевают на голову парики с длинными ржаво-золотистыми прядями. А маленький эльф Пэк, Добрый Малый Робин, начинает спектакль в образе Филострата, распорядителя увеселений при дворе Тезея. Персонажи спектакля двоятся, открываются с неожиданной стороны, оказываются перевертышами, и еще раз доказывают истину о том, что мир – это не только видимая сторона, что в каждом таится загадка.
Зыбки границы фантастического и реального, собственно театра и жизни. Герои часто появляются в зале, среди зрителей, бегают друг за другом влюбленные – Елена за Деметром, Гермия за Лизандром, юноши после вмешательства Пэка – за Еленой. Для Пэка нет границ – он везде. То тут, то там. Долговязый пластичный Амбарцум Кабанян в белом изящном стилизованном костюме начинает спектакль, он «оживляет» фигуры, застывшие между широкими полосами материи, спускающимися из под колосников. Сцена напоминает театр застывших фигур. Филоктет меняет им положение рук, и вот они ожили и немного театрально выспренно начали свои речи. На ногах – котурны. Поклон в сторону античного театра – ведь действие происходит в древних Афинах. Но вот герои остаются сначала на одной высокой платформе, вот начинается игра с театральной обувью, приподнимавшей персонажей над обыденностью, а вот они уже босые вихрем несутся по залу, балкону, сцене – живая страсть, нешуточные любовные страдания заставляют их, да и нас, забыть об условностях и отдаться чувствам. Остается «голый человек на голой земле» – ошибающийся, наивный, упрямый, не желающий слушать и слышать другого.
Невинный на первый взгляд эксперимент проделывает раздосадованный Оберон – всего лишь несколько капель сока волшебного цветка – и мир меняет очертания, черное становится белым, осел – красавцем, гордячка царица эльфов – потерявшей голову от любви к уроду женщиной, надменный афинянин, отвергавший прежнюю любовь – верным поклонником не верящей ему девушки. Ссорятся подруги, каждое слово оборачивается своей неожиданной обидной стороной, готовы убить друг друга мирные афиняне.
И все это пронизывает абсурдное в своей серьезности и простодушии усердие ремесленников, готовящих к свадьбе герцога спектакль на античный сюжет о Пираме и Фисбе.
Кажется, смысл происходящего тихо уплывает, чтобы вернуться и завершиться веселой свадьбой, забавным представлением, мощным финальным аккордом.
Поповски смело мешает таинственную романтическую интонацию и откровенную иронию, театральность и нешуточные страсти.
И все это – в атмосфере самого настоящего почти забытого современными зрителями театрального волшебства, когда эльфы, окружающие Титанию, появляются в виде прелестных музыкантш с самыми разными инструментами – флейта, арфа, скрипка, ударные, которые вознесены каким-то особым театральным способом, и длинные юбки, высотою метр, а то и в два, становятся их своеобразным постаментом. И ей Богу, совсем не хочется выяснять, как это практически сделано – подвижные платформы, механизмы, рабочие сцены толкают спрятанные под длинными юбками фурки? Хочется, чтобы сохранилось чудо, хочется верить что там, в волшебной вышине, тихо парят творцы музыки небесных сфер.
Молодые актеры – две влюбленные пары – проделывают достаточно сложные трюки на скрученных полотнищах, и хочется просто наслаждаться их ловкостью, гибкостью, бесстрашием
В четверке молодых людей, бесспорно, лидирует Елена (Ирина Горбачева). Да и ее роль самая яркая – и есть возможность пострадать, и есть поле для решительных действий во имя любви. Она разнообразна в интонациях, приспособлениях, искренна, энергична. Гермия (Серафима Огарева) раскрывается в тех сценах, где становится отвергнутой. Непонимающая, привыкшая к любви, она смешно по-детски защищается, остро и наивно реагируя на все упоминания о ее маленьком росте.
Юноши – Деметрий (Юрий Буторин) и Лисандр (Александр Мичков) органичны, пылки, их любовь – зов молодой крови, помноженный на книжные романтические штампы. И актеры театра играют их азартно и убедительно.
Основоположники и гордость театра Тюнина и Бадалов, коренные фоменковцы, демонстрируют не только зрелое мастерство, но и не утраченную радость существования на сцене. Виртуозное владение формой, позволяющее играть с образом, показать свое отношение к нему, пронизать иронией ситуации, соединение благородного изящества и подлинной театральности отличает лучшие фоменковские работы и навсегда определило особый изысканный, тонкий, ироничный стиль игры фоменковцев.
Прекрасна работа Амбарцума Кабанята в роли Пэка и Фшюстрата. Если Филоктет – галантный царедворец, остающийся некоей «вещью в себе», то Пэк у него нечто более сложное, чем обычный озорник. Актер показывает не просто веселого шутника, а эдакого злого мальчика очень себе на уме. Проказы этого Пэка не безобидны. В нем явственна тяга к злой насмешке, к разрушительному порыву, к стремлению не дать миру обрести гармонию. И только воля Оберона, мешает Пэку разрушить гармоничный мир и таинственного леса, и полиса.
Особого внимания заслуживают ремесленники. Фигуры колоритные, они, как правило, бывают весьма выразительными. Придумать им что-то свежее, оригинальное бывает не просто.
Выражаясь в духе их трогательной и жалостной пьесы – серьезный наив или наивный серьез удались как никогда хорошо.
Абсолютная искренность и вера актеров в предлагаемые обстоятельства не раз вызывала радостный хохот зала.
Ник Мотовило (Андрей Казаков) солидный, степенный, самоуверенный, видимо, считающийся самым умным и серьезным, и в сценах подготовки представления, а, в особенности, в сценах, когда он становится самоуверенным и самовлюбленным обладателем ослиной головы, уморительно смешон.
Питер Клин-Рустэм Юскаев полон неуемного энтузиазм и готовности немедленно сыграть все и всех. И эта его напористость и активность еще один источнике постоянных комических ситуаций. Изящный и изысканный Кирилл Пирогов (Фрэнсис Дудка), застенчивый и «трепетный», в своей «зажатости» и некоем кокетстве становится неподражаемо смешной и обворожительной Фисбой, пародией на всех жеманных барышень сразу.
Упертая твердолобость Тома Рыло (Никита Тюнин), старательность Цикли (Олег Нирян), осторожность Заморыша (Степан Пьянков) довершают картину.
Оформление сцены (художник П. О. П. ) обладает тем изысканным минимализмом, который позволяет вспомнить о традициях шекспировского театра и об изящной и убедительной простоте театра современного. Белые легкие ткани, изящно спускающиеся сверху, покрывающие пол сцены – покатый пандус, неожиданно, после окончания чудес волшебной ночи вдруг по необъяснимому приказу исчезают в небольшом отверстии в центре этого пандуса, словно влекомые неведомой силой. Там же скрывается и вездесущий Пэк. Закончены чудеса. Осталось сыграть три пышные свадьбы и стать зрителями «короткой и длительной драмы, веселой трагедии в стихах о любви прекрасной Фисбы и Пирама».
Праздник завершается, оставляя светлую грусть и чистую радость от встречи с прекрасным!
Валентина Федорова, «Планета Красота, № 5-6», 10.2015
Источник
https://www.chaskor.ru/article/kak_boloto_karasi_37596
“Сон в летнюю ночь” Поповски – и впрямь будто сон, причем летаргический, как если бы режиссер лет двадцать, а то и больше, не покидал пределов театра, и вполне конкретного театра: это, конечно, родная “Мастерская”. что в люди вывела его. Шекспировская постановка Поповски достаточно обаятельна, местами уморительно смешна, изобретательна по мелочами. По-настоящему сильное впечатление она, однако, может произвести либо на тех, кто не видел “Двенадцатой ночи” Каменьковича, хотя бы в разовой юбилейной реконструкции, как я – но еще с участием Юрия Степанова, и для кого “Сказки Арденнского леса” самого отца-основателя театра – тоже хотя и живая, но уже история; либо же, наоборот, на самых преданных и стойких фанатов. Поскольку “Сон в летнюю ночь” – тоже в своем роде реконструкция, пусть и на другом материале, ну тоже относительно другом, потому что между “летней” ночью и “двенадцатой” стилистической разницы уже на уровне материала поверхностный взгляд не обнаружит. Впрочем, как ни странно, за счет использования незатасканного перевода Осии Сороки текст звучит более-менее свежо. С режиссерскими и сценографическими решениями сложнее. Основной материал оформления – ткань, из нее “сделаны” и афинские “колонны”, и “деревья” окрестного леса, и в целом условное пространство спектакля, в котором перемешались люди и эльфы, где все только и делают, что, когда не ходят на котурнах (“роняя” один “башмак” с ноги и забавно прихрамывая), летают не хуже профессиональных воздушных гимнастов. И тут нетрудно перечислить, в каких еще, в том числе сравнительно недавних спектаклях Мастерской, прибегали к похожим приемам, где точно так же, почти так же или похоже струилась легкая ткань, ненавязчивой метафорой обозначая метаморфозы мира и человеческого бытия. Но по правде сказать, гораздо больше “тряпок” лично меня смущало то, что я минут через десять-пятнадцать после начала действа, которое с антрактом длится почти три с половиной часа, поймал себя на том, что с любой секунды минимум на четыре строки текста вперед могу просчитать, предугадать все “голоса” в прописанной режиссером с актерами интонационной полифонической партитуре, настолько “типично”, “характерно” и, стало быть, предсказуемо здесь интонируют. Всеобщие любимцы, ремесленники, разыгрывающие “Пирама и Фисбу”, лично мне не то чтоб “не понравились”, но просто как вставной номер не слишком заинтересовали (хотя на самом деле очень смешные – и Кирилл Пирогов – Дудка-Фисба, и Андрей Казаков – Мотовило-Пирам), а если ставить задачу “вырастить” из него целую концепцию, то это на совершенно другом уровне, но отталкиваясь от той же пьесы, уже сделал некоторое время назад Дмитрий Крымов в “Как вам это понравится”. Между тем “эльфийский” план куда-то затерялся – я не считаю, что надо было еще и им “догрузить” композицию спектакля, но все-таки хочется понимать, для начала, например: отождествление афинских правителей с лесными (Тезея и Оберона играет Карэн Бадалов, Ипполиту и Титанию – Галина Тюнина) – это содержательная задумка или ход сугубо технический? Наиболее интересно разработанной я для себя посчитал линию двух молодых пар, и среди четырех персонажей, вернее исполнителей, выделил бы Ирину Горбачеву-Елену и Александра Мичкова-Лисандра; Юрий Буторин-Деметрий и Серафима Огарева-Гермия им, по-моему, слегка уступают пока что, но в любом случае этот квартет – центральный в спектакле, при отсутствии внятной (то есть вообще какой-либо) рациональный концепции, просто в силу того, что актеры и их герои молодые, подвижные. Что касается еще одного любимца публики, Амбарцума Кабаняна в роли афинского “распорядителя празднеств”, он же лесной Робин-добрый малый (этого персонажа привычнее называть Паком), то в “Сне” он наконец-то (на мой взгляд) нашел себя, суть персонажа соответствует его фактуре и возможностям, прежде всего пластическим – актер прям-таки ужом извивается, особенно выразительно смотрится его силуэт на фоне лунного диска-бубна: ну никакого Боба Уилсона не надо! В разобранном виде “Сон в летнюю ночь” Поповски представляет собой идеальный с точки зрения фирменного фоменковского стиля театр, как целостное произведение – скорее смахивает на неплохое, но малость затянутое и старомодное эстрадно-цирковое шоу, где в саундтреке так легко, как все остальное в этом миксе, “Весна священная” Стравинского соединяется с Никитиным и Кимом.
Источник
«За солнечный твой блеск луна, спасибо!» — в театре Фоменко прошла блистательная премьера спектакля «Сон в летнюю ночь».
Премьеры Поповски в театре Фоменко ждали долго. Шутка ли! На Шекспира замахнуться. Но не это главное. Самым сложным для ученика Петра Фоменко было вернуться к работе после ухода мастера уже на другом, на своем уровне. Не каждый создатель после ухода такой величины учителя поднимает голову и берет все в свои руки. Иван Поповски смог. В этот раз он подарил зрителю невероятную сказку. Удивительное фантастическое действо, под которое стоит забыть про все на свете на три с половиной часа.
Постановки театра Фоменко заставляют каждый раз откладывать все и идти на спектакль. Желательно каждый день. С трепетом ждали хореографии Олега Глушкова. Что-то он покажет после «Моряков и шлюх» (спектакль театра Фоменко, основанный на его хореографии — прим. авт.)? Перед спектаклем то и дело по фойе летали взволнованные ведущие актрисы театра, искали глазами кого-то известные актеры фильмов, близкие друзья режиссера. На премьеру собралась большая театральная компания «своих», чтобы получить огромное удовольствие от этого вечера. После третьего звонка спектакль начался.
Впечатление от первого появления артистов на сцене приятно соответствует классике. Белые одеяния, греческие колонны, повисшие в воздухе своим полунамеком на ионический ордер, золотые листья оливы на головах герцога и герцогини. Необычно обыгранная греческая архитектура в обуви героев.
Нелепо и потому, сменив афинский пафос на милость, приятно смотрелись классические шекспировские диалоги, проговариваемые актерами в дурашливом танце контактной импровизации. Смешные, но совсем не пошлые игривые вставки, обыгранные актерами через один только взгляд или говорящий жест, получали в ответ взрывы хохота в и так довольном от происходящего зале. А счастливые аплодисменты периодически не давали актерам продолжить свои реплики.
Очень тонко Поповски с труппой экспериментировали отыгранные ситуации, более близкие нашему времени, чем времени Шекспира (хотя кто знает?). При этом режиссер и сами актеры говорят, что ставили спектакль все вместе. А это рождает синергию более мощную и яркую, когда все актеры творят на одной волне и в унисон.
В спектакле очень много грамотной игры с тканью. Вот отражающая лунный свет ткань переносит зрителя в лес. Холодные полотна превратились в деревья и манят в темную страшную чащу, где живут эльфы и иные существа. А вот другая ткань вздымается в гневных волнах. И то исчезают, то появляются невиданные большому городу светящиеся феи, ослы, жители леса.
Со светом, музыкой и непередаваемыми ощущениями зал поеживался от моха, сырости и холода. От утреннего тумана и боли в напрочь перепутанных отношениях главных героев. Удивительным образом режиссеру удалось воссоздать 3D реальность Древней Греции. Да так, что периодически хотелось оглянуться назад — не бежит ли там кто вдогонку?
А нет, действительно бежит! На протяжении всего вечера не покидало ощущение, что труппа собралась развлечься своим приятным составом. Шекспировские герои болтались на полотнах, вылетали на них в зал, лазили по арматуре, сползали по зрителям, перепрыгивали через ряды и снова носились по залу с криками. Лисаа-аандр! Елееенааа-а-а..
Пронзительное одиночество влюбленности и предательства Поповски вручил своим героям с лаской. Мягкость игры повторяла мягкость ткани. Шекспировские волны и переливы нежно журчали по волосам эльфов, по шифоновым складкам главных героев, по партеру и бельэтажу.
После спектакля захотелось вернуться к классике и перечитать Шекспира заново. А такое побуждение, вероятно, самый главный комплимент режиссеру, который тоже когда-то в один день обернулся на классику.
«За солнечный твой блеск луна, спасибо!» После спектакля вдруг разрыдалась. От тех эмоций, которые накрыли. От той атмосферы счастья, которая бешеной концентрацией звенела в зале, а потом тонкими струйками вытекла из дверей театра в разные стороны вместе с ошеломленной и улыбающейся публикой.
Каждый раз после спектакля в театре Фоменко я пытаюсь спрятаться куда-нибудь за кулисы, чтобы меня забыли, а утром нашли и разрешили там жить. Настолько вкусные и глубокие постановки каждый раз представлены на сцене. Раз за разом. Желательно каждый день…
Источник
Мотовило, один из персонажей спектакля “Сон в летнюю ночь”, сразу честно всех предупредил: “Тут без слез не обойдется дело, если сыграть по-настоящему. Уж ежели возьмусь, то запасай публика платочки”. Публика прислушивается, платочки запасает – многие смеются до слез.
В первой сцене всех персонажей режиссер Иван Поповски поставил в нарочито театральных позах подпирать тканевые колонны. Причем, поставил на котурны. (Примерно в таких – как на ходулях – ходила, кстати, Клеопатра, она же Полина Кутепова, в фоменковских “Египетских ночах”). “В греческом зале, в греческом зале” – и весело, и иронично. В античном театре котурны носили трагические актеры, а никак не комедийные. Так что не удивительно, что Гермия и Лизандр, несчастные влюбленные, которым запрещено быть вместе, сбрасывают по котурну и начинают бодро хромать по сцене, поддерживая друг друга.
Что у Шекспира происходит в этом летнем “Сне” – кажется, помнить все должны, – и все-таки напомнить не мешает. Гермия (Серафима Огарева) обещана отцом в жены Деметрию (Юрий Буторин). Он – за, она против, ибо предпочитает Лисандра (Александр Мичков), “юношу ничуть не хуже”. Герцог афинский Тезей (Карэн Бадалов), который сам готовится к свадьбе с царицей амазонок Ипполитой (Галина Тюнина), велит девушке – или принять волю отца, или уйти в монастырь. Влюбленные (Гермия с Лисандром) решают бежать подальше от афинских законов, чтобы обвенчаться. Подруга Гермии Елена выдает этот план Деметрию – из неразделенной любви к нему.
Так все четверо оказываются ночью в лесу, где и без того уже закручиваются трагедии с комедиями. Здесь репетируют пьесу к свадьбе герцога, здесь ссорятся царь и царица эльфов (Оберон – опять Карэн Бадалов, а Титания вновь Галина Тюнина). Пытаясь помирить их, добрый малый, эльф Робин (Амбарцум Кабанян) перепутывает юных греков, все перевлюбляются заново. Ничего не подозревающий театрал-мастеровой превращается в осла. Ночка выходит совершенно шалая.
Для своей постановки “Сна в летнюю ночь” Иван Поповски выбрал не самый привычный для российской публики перевод – Осии Сороки. Он особенный – извилисто ритмичный, немного инверсивный, цветаевский. В предисловии к “Сну в шалую ночь” Сорока объяснял свой выбор: “Нет в русской литературе XX века поэта раскованней, “шекспиристей” по ритмике стиха, чем Цветаева”. И для наглядности приводит цитаты из ее пьесы “Приключение” – той самой, что Иван Поповски ставил еще на втором курсе обучения у Петра Фоменко. К “Сну” режиссер отнесся очень бережно: чистый текст, хорошие актеры, отсутствие декораций – все почти как в шекспировском театре “Глобус”.
Спектакль фоменок уже успели сравнить с легендарной постановкой Питера Брука 1970 года – там были акробатические номера, актеры на трапециях под куполом. У Поповски есть воздушные полотна – в них герои путаются, кувыркаются, взлетают. Это ведь тоже “шекспировский театр” – времен, когда гимнасты и жонглеры, независимо от персонажей пьесы, вплетались в ткань спектакля, а разница между актером и шутом была не очень четкой.
Ткань в этом спектакле вообще – отдельная материя. Полотнища полностью заменяют собой декорации – становятся и колоннадой, и лесом, и кровом. Разделяют, соединяют, опутывают, окутывают, скрывают наготу и обнажают помыслы. Ткань качается гамаком, волнуется морем, сбивается простынею. Сквозь тонкую материю светится особая эротика вполне обыденных сцен. Сплошные тонкие намеки на толстые обстоятельства. Спектакль из шелка и газа – такой “эльфийский” ход. Ткань объединяет и разъединяет персонажей: четкое разделение на царей, людей и эльфов сам Шекспир задал уже именами – Тезей и его приближенные носят греческие имена, ремесленники – английские христианские, а Оберон и свита – фольклорные, языческие. Иван Поповски и его “П.О.П.” (так в программке значится художник-постановщик) эту разницу визуализировали: греки – в белом, мастеровые – в коричневом, эльфы – “люди в сером”.
Три цвета и “расы” пересекаются в финале, на тройной свадьбе. Тезей и Ипполита, Гермия и Лисандр, Елена и Деметрий смотрят ту самую постановку, которую ремесленники репетировали в лесу. Шекспировскую пародию на средневековый театр режиссер усилил жирно – мастеровые на лыковых котурнах, сцена на сцене высоко, но косо, на заднике мятые тряпки.
Любимый Шекспиром “театр в театре” режиссер наделил дополнительным смыслом. Получился не просто “наблюдающий за наблюдающим”. На сцене собрались три поколения “фоменок”. Кто-то в воображаемом зрительном зале, кто-то в незримом пространстве, кто-то на сцене. Все связаны одной тканью в один и тот же узел, у всех одни подмостки и акробатические этюды. У Тезея тот же театральный бинокль, что и у Оберона – то есть, одна и та же оптика, один и тот же взгляд, один театр.
Иллюзии перетекают из одной в другую и в финале: подметает сцену не эльф, а грек. Но из-под белых греческих одежд торчат серые, эльфийские. Что иллюзорно, что реально – никогда до конца не ухватишь: вечно что-нибудь ускользает. Китайская шкатулка “Мастерской” продолжает открываться.
Источник