Елизавета сагирова лето придет во сне

Сколько времени продолжались судорожные рывки под моими ладонями? Вряд ли долго, учитывая, что Ховрина наверняка изрядно покалечило ещё при падении машины с обрыва, – но для меня эти секунды растянулось до бесконечности. Руки онемели от усилий, которые я прикладывала, чтобы не дать голове врага показаться над водой. Такие усилия были лишними, хватило бы и куда меньшего, но я до дрожи в мышцах давила вниз, с омерзением ощущая под ладонями колючие волосы и шершавую кожу, желая только того, чтобы всё это скорее закончилось. И постепенно пузыри воздуха, вырывающиеся на поверхность из-под моих рук, стали совсем маленькими пузырьками, а потом и вовсе исчезли. Вода ещё колыхалась, но я чувствовала, что это уже не сопротивление, а просто судороги умирающего тела. Тем не менее, преодолевая отвращение и непонятный страх, начавший закрадываться в сердце, я дождалась, пока не стихли и они.

Когда в разбитом салоне вновь воцарилась тишина, нарушаемая только плеском волн снаружи, я медленно вытащила руки из воды и уставилась на них, почти уверенная в том, что после содеянного они изменились. Но ладони остались прежними: бледными, дрожащими, уже начинающими сморщиваться от влаги, – на них не оказалось несмываемой крови или прилипших волос, ничего, говорящего о том, что было совершено этими руками минуту назад.

Я не сдержала судорожного всхлипа, на миг обморочно прикрыла глаза, а когда открыла, то увидела, что затылок Ховрина, как бледная медуза, медленно поднимается из воды…

Думаю, мне даже повезло, что я так испугалась. Не пришлось осторожничать, выбираясь наружу сквозь разбитое вдребезги окно. Вместо этого я скользнула в него рыбкой, одним движением покинув мёртвую машину, и даже не оцарапалась осколками стекла. С головой погрузилась в морскую воду, но на этот раз не со страхом, а с облегчением. Вода здесь была уже не розовой, но, как и положено чистой морской воде, – прозрачной, чуть зеленоватой, звонкой. Вынырнув и панически махая руками, я устремилась к берегу. Проехала животом по торчащему со дна камню, неловко нащупала босыми ступнями дно, оказавшееся неожиданно близким, выпрямилась в воде по пояс. Оглянулась.

Багажник машины возвышался из пологих прибрежных волн, подобно чёрному надгробному памятнику. Он не опустился на дно, не всплыл на поверхность, и даже Ховрин не лез наружу в окно, выискивая меня своим единственным глазом, как я успела вообразить за те секунды, что отчаянно гребла к земле. Ховрин остался внутри, мёртвый. Мёртвый ли?

Не чувствуя под собой ног, оскальзываясь на илистых камнях, я выбралась из воды и без сил опустилась на узкую полосу гальки, отделявшую море от обрыва. Над головой с жалобными криками проносились чайки, совсем как в оставшемся где-то за морем Оазисе. Шум прибоя и посвист ветра над волнами тоже были привычны до обыденности, и я никак не могла осознать, что нахожусь уже совсем в другом месте. На материке. На свободе.

Тело, начавшее сохнуть под ровным бризом, вместе с каплями воды теряло и незамеченное до этого онемение. Ко мне возвращалась боль. Не только в разбитом лице, но и новая, обретённая, надо думать, при падении. Ныла спина, не сильно, но очень глубоко и въедливо. Опухая на глазах, пульсировало правое колено. Гудела голова, и, проведя ладонью по лбу, я без удивления обнаружила на ней кровь.

Мокрое красное платье, и до этого пребывавшее в плачевном состоянии, казалось, вот-вот просто расползётся по швам. От таких же красных в сеточку чулок остались лишь жалкие ремки, болтающиеся на лодыжках. Я с досадой сорвала их и бросила в прибой.

Наверняка следовало задуматься о том, куда я могу пойти в таком виде, кроме как прямиком в полицию, но сейчас меня куда больше волновало другое. Перед внутренним взором всё ещё стояла тёмная вода внутри салона разбитого автомобиля и зловеще медленно поднимающийся из неё затылок Ховрина. Ничего больше я увидеть не успела, но и этого хватило, чтобы сейчас не иметь возможности думать о чём-то другом. Конечно, голова моего недруга могла всплыть просто потому, что я перестала давить на неё ладонями, или, может, в тот момент волна чуть побольше и посильнее других качнула машину, потревожив мертвеца, вот и… Но я не могла отделаться от мысли, что Ховрин не умер и что сейчас он сидит на прежнем месте, поднимая вверх окровавленное лицо, жадно хватая губами воздух и ожидая помощи. И помощь, несомненно, придёт. Рано или поздно люди в одной из проезжающих наверху машин увидят разбитый автомобиль в прибрежных волнах.

В отчаянии я заломила начинающие мёрзнуть пальцы и тоскливо посмотрела на плещущийся у ног прибой. Снова идти в воду, плыть к машине, заглядывать в одно из окон, чтобы проверить, действительно ли я покончила с Ховриным, сил не было. Но и просто уйти, не узнав правды, я не могла. Не могла потом изо дня в день ожидать нового его появления в моей жизни. Уж он-то точно не пустит всё на самотёк и разделается со мной в следующий раз, если я дам ему такую возможность. Но пугала меня даже не угроза для жизни, а неизвестность. Я боялась, что Ховрин превратится в вечно преследующую меня тень, что отныне он будет в каждом тёмном углу, за каждой закрытой дверью, он станет бесшумно ступать за мной по безлюдным дорогам и заглядывать в окна по ночам… если сейчас я не поставлю на всём этом жирную точку.

Я поднялась, застонав и застучав зубами, в полном ужасе от того, что мне предстоит снова приблизиться к зловещей машине, чуть не ставшей моим гробом. От того, что я могу увидеть внутри неё. От того, что мне, возможно, придётся лезть внутрь и снова держать под водой отвратительную ховриновскую голову…

Но я не успела осуществить задуманное. Наверху, над обрывом, раздался приближающийся шум мотора, и я, мгновенно вспомнив, где и в каком виде нахожусь, метнулась от воды к каменистой стене обрыва, прижалась к ней, замерев. Машина наверху приближалась, судя по звуку – на приличной скорости, и я уже начала надеяться, что она проследует мимо, но внезапно почти у меня над головой взвизгнули тормоза, и шум мотора заглох. Хлопнули дверцы. Раздались возбуждённые голоса.

В жизни всё повторяется дважды,

Но в виде драмы только однажды,

А во второй раз насмешки вроде бы,

Эти строчки всплыли из глубин моей памяти, когда я пришла в себя и обнаружила, что лежу в постели, в одиночной палате, с полным отсутствием одежды на теле и перебинтованной головой. Совсем как два года назад, в клинике Оазиса. Дежавю оказалось так сильно, что первым сделанным мною движением было судорожное ощупывание лица. Я почти верила в то, что обнаружу на нём плотную повязку, прикрывающую свежие раны, но пальцы наткнулись на тёплую кожу. Испустив невольный вздох облегчения, я уронила руку на постель и уже спокойнее стала вспоминать всё недавно произошедшее. А чем больше вспоминала, тем больше преисполнялась уверенности в том, что, вопреки продолжающим вертеться в уме стихотворных строчкам, вместо предсказанной ими пародии, мне предстоит ещё одна драма. Возможно, она же – заключительная.

Если я оказалась в больнице (а где же ещё?) то здесь явно не обошлось без полиции. А если вспомнить, что изначально мы с Яринкой попали в Оазис именно с лёгкой полицейской руки, то можно ли исключать повтор такого варианта развития событий? Может ли полиция ближайшего к острову города быть в курсе этого соседства? Скорее всего, да.

Хотя, с другой стороны, чем мне это может грозить? Возвращением в Оазис? Но теперь, когда Ховрина нет в живых, его мести можно не бояться, а Ирэн вряд ли захочет уничтожать вернувшийся в её собственность товар. Её будет выгоднее меня подлечить и продать новым владельцам, как она и грозилась сделать изначально. В этом, конечно, нет ничего хорошего, но я хотя бы получу отсрочку. И может быть из того места, куда меня продадут, сбежать будет легче, чем из Оазиса?

Но тут память подсунула мне на удивление чёткое и объёмное изображение искорёженного автомобильного салона, затопленного отвратительно розовой водой. Я прогнала его усилием воли до того, как успела снова увидеть поднимающуюся на поверхность голову Ховрина, но прогнать последующие за этим мысли было не так просто.

Что, если Ховрин не умер? Что, если его сумели спасти? И что, если, едва придя в себя, он вспомнит о том, кто устроил случившуюся автокатастрофу и кто потом пытался его добить?

Белая, как и всё в этой палате, дверь приоткрылась. Меня опять захлестнуло чувство дежавю, и я бы совсем не удивилась, увидев входящую Машуту или нашего доктора. Но вошедший, хоть и был, судя по халату, несомненно, доктором, всё же оказался мне незнаком. Пожилой сухопарый мужчина остановился на пороге, слегка удивлённо глядя на меня. Я тоже смотрела на него, ожидая хоть каких-то новостей, но гость ограничился сухим замечанием:

– Ожидалось, что ты придёшь в себя позже.

И с этим он развернулся, явно собираясь уходить, чего я допустить никак не могла.

– Подождите! Сударь! Скажите, где я?

Мужчина обернулся через плечо. Помедлил, но ответил:

– В городской больнице. Тебя обнаружили на месте автокатастрофы. Автомобиль, в котором ты ехала, упал с обрыва в море.

Ай, спасибо, дорогой, очень ценная информация! Я уже открыла рот, чтобы задать новый вопрос, много новых вопросов, но вдруг поняла, что не знаю о чём спрашивать и зачем вообще это делать. Спросить как называется город, в котором находится больница? А какой мне прок с его названия? Спросить что будет со мной дальше? Но врач – это не оракул, вряд ли он предскажет моё будущее. Спросить о состоянии моего здоровья? Но судя по самочувствию, я уже знаю, что всё не так уж плохо, как следовало бы ожидать после всего случившегося. Да и смысл беспокоиться о здоровье, когда на кону жизнь?

И я спросила только одно. Даже не спросила, а произнесла одно слово:

– Полиция?

Доктор по-совиному моргнул. Он смотрел мне не в глаза, а на правую щёку, и я вдруг осознала, насколько дико выглядит моё разрисованное сосновыми лапками лицо и тело здесь, за пределами Оазиса. Интересно, что подумали люди, обнаружившие меня?

Наконец доктор ответил так же кратко, как я спросила:

– Полиция в курсе.

И вышел.

Я прикрыла глаза. Ну вот. Разумеется, найдя на месте смертельной аварии столь диковинную птицу, полицейские не могли остаться безучастны. И наверняка некоторые из них, те кто положением повыше да знают побольше, сообразили, откуда взялось такое чудо. Да и доктор не задал мне ни одного вопроса, ни проявил ни малейшего участия. Уже знает, откуда я и куда вернусь? Или ему просто велели не интересоваться странной пациенткой, которая всё равно долго здесь не пробудет? В любом случае такая отстранённость тоже о многом говорит, и значит, в ближайшее время мне стоит ожидать возвращения в Оазис.

Я покосилась на окно. Попробовать убежать? Но даже если по счастливому стечению обстоятельств моя палата расположена на первом этаже, далеко ли я убегу голая? А если разорву простыню и сооружу из неё что-то вроде тоги, убегу ли хоть чуть-чуть дальше?

И я решила просто ждать. Увы, бывают ситуации, когда ничего другого просто не остаётся.

В течение ближайшего часа ко мне зашла нянечка, принесла еду. И еда, и нянечка являли собой такой поразительный контраст с похожими событиями двухлетней давности, что моё дежавю разбилось на тысячу осколков. Вместо ослепительной блондинки Машуты – хмурая женщина с унылым пучком бесцветных волос, ещё не пожилая, но странным образом выглядевшая почти старухой из-за бремени забот на лице. Вместо исходящего ароматным паром обеда со свежими фруктами на закуску – вязкая серая овсянка и остывший несладкий чай.

Всё это женщина молча поставила на стол. Не на маленький сервировочный столик на колёсах, что были в клинике Оазиса, а на громоздкое, с металлическими ножками и поцарапанной столешницей, старинное чудовище в углу. Выпрямилась, посмотрела на меня.

– Здравствуйте. – Я попыталась улыбнуться как можно более доброжелательно, но получила в ответ лишь мрачный кивок. Женщина тяжело зашагала к дверям.

– Простите, сударыня, – я предприняла ещё одну попытку, – Мне нужно поговорить с доктором, можно его позвать?

– Ещё чего! – буркнула нянечка неожиданно зычным протяжным голосом. – Будет он к тебе по вызову бегать! Жди вечернего обхода, ты здесь не одна.

– Но у меня особый случай! – Заторопилась я. – Я попала в аварию и…

– И что? – перебила женщина. – Думаешь, только ты попала в аварию? Это травматология, милочка! И ты не самая тяжёлая из больных.

– Но… – я не могла придумать, как пробиться сквозь эту плохо скрытую враждебность. – Но… мне действительно срочно! Погибли люди и, возможно, мне тоже угрожает опасность…

– А вот с этим пусть полиция разбирается, – Не дрогнула тётка. – А наше дело маленькое.

Я начала злиться.

– Хорошо, тогда скажите доктору, что мне стало хуже! Он обязан прийти и оказать помощь.

Женщина по-хозяйски облокотилась о дверь, окинула меня насмешливым взглядом, в котором, однако, сквозило любопытство.

– И откуда же ты такая расписная да нахальная свалилась? Иностранка чтоль? Так не похоже. Да и забрали бы тебя уже отсюда, иностранку.

– Заберут, – буркнула я, ловя себя на том, что смотрю куда угодно, только не на эту серую, как пыль, женщину. В Оазисе я так привыкла видеть вокруг себя только красивых и нарядных девушек, что её вид был просто физически неприятен.

Возможно, нянечка это почувствовала, заговорила уже откровенно враждебно:

– Вот и жди, пока заберут. А здесь права не качай. Нашлась, цаца!

Дверь захлопнулась, и я снова осталась одна. Невесело задумалась. Зла на нянечку не было. Если она говорит правду (а обманывать ей незачем) то здесь наверняка и впрямь полно других больных, между которыми она мечется, как белка в колесе, целый день. В конце концов, это не маленькая клиника Оазиса, где с одной единственной пациенткой носились как с писаной торбой. Что ни о каком милосердии, конечно, не говорило – всего лишь забота владельца о функционале своей собственности, – но всё-таки болеть там было куда приятнее.

К еде я не притронулась: выглядела она слишком уж неаппетитно, а я, надо признать, привыкла кушать вкусно и в куда более приятной обстановке. Зато сумела встать, дойти до окна, выглянуть на улицу – но и там меня не ждало ничего утешительного. До земли оказалось метров семь, а внизу серел унылый больничный дворик с чахлыми кустиками и старыми скамейками. Ни пальм тебе, ни павлинов…

Было пасмурно, часов в палате не наблюдалась, и какое-то время я развлекала себя тем, что пыталась угадать, сколько времени провела без сознания. Там, у моря, когда я сидела под обрывом, гадая, покончено ли с Ховриным, солнце клонилось к закату. Но сейчас снова день, и выходит, что я проспала весь вечер и всю ночь. А значит, и ждать уже недолго.

Словно в ответ на эту мысль дверь приоткрылась, и я вновь увидела на пороге доктора. Но на меня он не смотрел, да и выглядел иначе. Вежливая, даже заискивающая улыбка теперь гуляла на его губах, а голос, которым он обратился к кому-то, кого я ещё не видела, звучал елейно:

– Проходите, прошу, она здесь. Может, подать каталку?

Послышались приближающиеся шаги, и я напряглась всем телом, вцепившись в край одеяла, но стараясь держать перебинтованную голову гордо поднятой. Кто бы ни явился за мной, Ирэн ли, полиция ли, но моего страха им не видеть. Не дождутся.

Но в дверях появился худой парень с почти наголо бритой головой, одетый в гражданское.

– Каталку? – переспросил он у доктора. – Разве она не встаёт?

Я вздрогнула при звуках его голоса – настолько знакомым он мне показался.

– Встаёт, встаёт! – засуетился доктор. – Просто я подумал, что вам будет удобнее…

– Нет, спасибо, – отрезал молодой человек. – Оставьте нас пока.

– Да, конечно, – доктор торопливо прикрыл дверь, и мы остались со странным гостем наедине.

Двумя широкими шагами он приблизился к моей кровати и спросил своим очень знакомым голосом:

– Как ты, бэби?