Цветаева бессонница в огромном городе

М.И. Цветаева (фото из открытых источников интернета)

1916 год. М.И. Цветаевой только 23. Именно с этого года зазвучит по-настоящему сильно голос поэта.
Весной 16 года Цветаева создаёт цикл стихов “Бессонница”. В этот авторский цикл входит необыкновенно притягательное в первую очередь на звуковом уровне стихотворение “В огромном городе моём — ночь…” Музыка этого текста завораживает, окутывает парадоксальностью и покоем одновременно.

Сама М.И.Цветаева в 1922 году в книге “Вёрсты”(книга вышла в Госиздате), куда вошли стихи 1916, расписывая стихи по адресатам, свяжет этот текст с именем Н. А. Плуцер-Сарна: “Все стихи отсюда — до конца книги — и много дальше — написаны Никодиму Плуцер-Сарна, о котором — жизнь спустя — могу сказать, что — сумел меня любить, что сумел любить эту трудную вещь — меня.” И в этом — законы поэтической памяти поэта, которые мы не можем оспаривать, не должны. Интересно, что почитав предлагаемые в Интернете анализы текста, везде сталкивалась с другим именем, упоминаемым в связи с этим текстом, именем Софии Парнок… Нужно бережно относиться к тексту, к памяти людей ушедших. Раз есть пометы Цветаевой об адресатах стихов, как можно не ссылаться на них?.. В любом случаем, всегда важен текст, что мы можем открыть для себя, обращаясь к потенциалу смысловому. Поделюсь своим опытом прочтения…

В огромном городе моем — ночь.
Из дома сонного иду — прочь
И люди думают: жена, дочь,—
А я запомнила одно: ночь.

Июльский ветер мне метет — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.

Есть черный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет, И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.

Огни — как нити золотых бус, Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам —снюсь.

Впечатлительность, нежность, искренность уводят в бессонницу. Бессонница — в ночь. Примечательно признание П.Юркевичу в письме от 21-го июля: “…я хочу лёгкости, свободы, понимания, — никого не держать и чтобы никто не держал! Вся моя жизнь — роман с собственной душой, с городом, где живу, с деревом на краю дороги, — с воздухом. И я бесконечно счастлива.” Стихотворение “В огромном городе моём ночь…”, написанное 17 июля 1916 года, утверждает потребность в свободе “от дневных уз” чужих представлений, мнений, предположений. Ночью и дышится свободнее, поэтому выход в ночь — встреча с собой настоящей, свободной от условностей и предлагаемых рамок. Любых.

Сравнение освещения ночного города, уличных фонарей-огней с нитями бус вырастает из жизнеспособности образа и наблюдательности поэта, обличённого даром слова. Кто ни сравнивал огни фонарей с привлекательными нитями бус?! Эти бусы подсвечивают наши сознания, высвечивая тайники души, делающие нас похожими на шкатулки с секретом. Только без дна. Мы носимы потоками собственных сознаний и только сон уравновешивает наши взлёты и падения, даёт отдых. Но бывают для души времена смуты, бессонницы, как состояния самопознания. И сон, приходящий на смену такому состоянию, уже не просто отдых, а продолжение творческой реальности, в сновидческом её варианте. Самый свободный сон бессонницы.

Рано или поздно для души, осознающей свою бездонность, наступает ночь свободы. Ночь ведёт в бездомность. Дом родной погружён в обычный сон, но он сонный не только потому, что пришло время ночного отдыха, просто он всегда видит свои сны, а значит, надо смело принять бездомность: так честнее кажется душе без дна. За осознанием этого следует шаг в ночь, как в бездну. Ведь если в родному дому нет души родной — что делать?! Только — прочь! Но за пределами дома так ли просто найти понимание во мраке ночи собственной души? Люди привыкли жить стереотипами, играми с распределёнными социальными, семейными ролями. Способны ли они понять мятущуюся душу, протянув ей руку поддержки, узнав в ней нечто важное, единственно важное, потому что бессмертное…

И люди думают: жена, дочь,— // А я запомнила одно: ночь.

Разрыв в сознании ужасный,выдёргивающий из общего потока, привычного и понятного. Жена? Дочь? А если душа так надорвалась своей страстностью, что не в состоянии нести обычные данности ролей, если столкнулась с невозможность жить привычной, размеренной жизнью, впустив в душу разрушительный ветер страстей? Как жить с этими знаниями о себе, с невозможностью гармоничного соотнесения собственного прошлого — настоящего — будущего… наконец, с проблемой самоидентификации: есть “я” настоящая, а есть моё “я” то, каким его видят другие. Бессонница толкает к бесцельным прогулкам по ночному городу, который принимает шаги человека, сбежавшего от уюта дома, ибо невозможное, необъяснимое, быть может, и разрушительное, ждёт свободного высвобождения. Ритм всего стихотворения созвучен гулким шагам по мостовой в ночной тиши:

В огромном городе моем — ночь. // Из дома сонного иду — прочь…

Ночь в городе становится метафорой души: огромной душе — огромный город и … ночь. Мир поэтического восприятия здесь предметен (в стихотворении преобладают имена существительные). Предметность эмоционально окрашена. Это утомляет, особенно когда привычная жизнь рушится, когда всё откликается на одно — “прочь” (частотное слово в лирике Цветаевой).

Июльский ветер мне метет — путь, // И где-то музыка в окне — чуть.

В тексте предельно чётко дан хронотоп: июль, город, ночь.

Ах, нынче ветру до зари — дуть // Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.

Ветер своей стихийностью родствен крылатой душе поэта. Он метёт не равнодушно, а сопутствуя той, которая не собирается возвращаться домой до зари. Ветер становится не просто лучшим спутником бесцельной прогулки , а вожатым. Ветер — метафорой свободы. Стать бы ветром! Преграда — стенки тонкие груди, груз тела, лет, быта… Но он не оставит ту, чья душа узнаёт в нём родное. Поэт и ветер —две родственные стихии в бессонной ночи. Междометие “ах”, в котором и удивление, и восторг, тому свидетельством.

Бытийный глагол “есть” утверждает реальность цвета и света, звука, вкуса, движения (в тексте анафора “И звон…// И шаг… // И тень…” усиливает данность реальности вещного мира), но в этом мире, где и тень очевидна, нет места хозяйке тени: безапелляционное противопоставление “а меня – нет” показывает глубину неприятия внешних ограничений. Интересно, что глаголов всего 7: иду — думают — запомнила — метёт — дуть — освободите — поймите. Поэт показывает себя в движении: внешне — простая прогулка, внутренне — напряжённая жизнь души, скрытая от посторонних.

Магистраль сознания обретает самое себя, видя ночные огни, для которых находит точное и красивое сравнение — “нитки бус”. Бусы — символ женственности, счастья полноты женской судьбы. Огни эти, словно соединяют рассыпавшиеся бусины сознания, утомлённого узами дня.А вкус “ночного листика” (как мил уменьшительно-ласкательный суффикс здесь), возможно, напоминание о важном, когда-то пережитом. Всё это помогает вернуться к себе и обратиться с просьбой ко всем, с кем столкнёт жизнь, освободить от дневных уз, ибо лживы — много игры, много ролей и масок, понять одно: мы сами создаём себе реальность своими волевыми усилиями, соответственно и людей в жизни видим сонно, не сновидчески — это редкий дар, а в своём сне иллюзий об этом человеке, об этом дне или ночи…

Освободите от дневных уз, Друзья, поймите, что я вам — снюсь.

Счастье — познать себя, да, через боль испытаний, да, отшатываясь собственных бездн. Познание это дарит свет, который освещает самую тёмную ночь. Может быть потому это мелодичное стихотворение оказалось таким светлым…

Огни — как нити золотых бус, Ночного листика во рту — вкус…

Стихотворение “В огромном городе моём — ночь…” — важный поэтический пример свободного выхода в самопознание, который можно сравнить с прогулкой по ночному городу, пример насыщенной жизни души, несущей свой дар. Стихотворение притягательно и мелодичностью, и звукописью, и исповедальным характером.

Pishi-stihi.ru »
Марина Цветаева