Читать книгу бессонница стивена кинга

Стивен Кинг

Бессонница

Посвящается Тэбби… и Эду Куперу, знакомому с правилами игры. И в этом моей вины нет.

ПРОЛОГ. УХОД СТРАЖА СМЕРТИ (I)

Старость — это остров, окруженный смертью.

Хуан Монтальво «О Прекрасном»

Никто — и уж тем более доктор Литчфилд — не пришел к Ральфу Робертсу и не сказал, что его жена умирает; в конце концов Ральфу все стало ясно и без слов. Время между мартом и июнем показалось ему бесконечным, суетным кошмаром — утомительна долгие беседы с врачами, нескончаемая вереница вечеров, проведенных у изголовья Кэролайн в клиниках, несметное количество поездок в лечебные центры других штатов для проведения специальных обследований (слава Богу, что хоть стоимость всех этих вояжей покрыла медицинская страховка Кэролайн), собственные изыскания в публичной библиотеке Дерри: сначала в поисках ответов на то, что специалисты могли проглядеть, затем просто в поисках надежды на ту последнюю соломинку, за которую можно было бы ухватиться.

Эти четыре месяца ассоциировались в сознании Ральфа с пьяным угаром какого-то безумного карнавала — катающиеся на карусели вскрикивают от неподдельного ужаса, блуждающие в зеркальном лабиринте, в его недрах, а обитатели Аллеи Ужасов фальшиво улыбаются, но в их глазах застыл жуткий страх. Ральф начал замечать все эти вещи в начале мая, с приходом же июня стал понимать, что так называемые светила медицины — лишь жалкие знахари, а хор подбадривающих уверений уже не мог скрыть того факта, что из громкоговорителей доносится похоронный марш. Это был карнавал, все правильно — карнавал погибших душ.

В начале лета 1992 года Ральф продолжал отгонять от себя страшные видения — и еще более ужасную мысль, кроющуюся за ними, — но по мере того, как июнь уступал место июлю, делать это стало практически невозможно. Над центральным Мэном распласталось самое жаркое лето начиная с 1971 года, и Дерри кипел в котле подернутого дымкой солнца, влажности и дневной температуры, превышающей 90 градусов по Фаренгейту. Городок — даже в лучшие свои времена вряд ли претендующий на титул суматошного мегаполиса — впал в полнейший ступор, и именно в этой тишине Ральф Робертс впервые услышал постукивание посоха Стража Смерти и понял, что в промежутке между прохладной зеленью июня и прожаренной неподвижностью июля слабенькие шансы Кэролайн превратились в ничто. Ей суждено было умереть. Может быть, не этим летом — врачи уверяли, что у них в запасе еще осталась парочка трюков, и Ральф не сомневался в этом, — но уж осенью или зимой наверняка. Его давний и верный друг, единственная женщина, которую он беззаветно любил, умирала.

Он пытался отбросить саму мысль о возможности подобного, называя себя отвратительным старым идиотом, но в задыхающейся тишине этих длинных знойных дней Ральф всюду слышал приближающееся постукивание неотвратимого — казалось, даже от стен исходило дыхание смерти.

Но еще сильнее это постукивание слышалось в самой Кэролайн, и, когда она поворачивала к нему свое спокойное бледное лицо — то обращаясь с просьбой сделать радио погромче, чтобы послушать передачу, пока она чистит бобы на ужин, то спрашивая, не сходит ли он в «Красное яблоко», чтобы купить ей эскимо, — Ральф видел, что она тоже знает об этом присутствии.

Он замечал это знание в ее темных глазах поначалу только тогда, когда Кэролайн смотрела на него ясно и прямо, но позже он научился распознавать его и в ее затуманенном от принимаемых обезболивающих взгляде. К тому времени поступь смерти стала уже слишком явной, и, лежа в постели рядом в эти жаркие летние ночи, когда даже простыня казалась десятипудовой, а все собаки Дерри выли на луну, Ральф прислушивался к постукиванию Стража Смерти, стучащего внутри Кэролайн, и ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется от горя и страха. Сколько еще придется страдать Кэролайн, прежде чем наступит конец? Сколько еще придется страдать ему самому? И как же он сможет жить без нее?

Именно в этот исполненный неизвестности период Ральф стал совершать такие длительные, изматывающие прогулки в жаркие, тягучие летние сумерки, что часто, вернувшись домой, не находил в себе сил даже поужинать. Он ожидал, что Кэролайн станет бранить его за то, что он пропадает Бог весть где, выговаривая: «Наступит ли этому конец, старый дурак? Ты же убьешь себя, если будешь разгуливать в такую жару!» Но она не делала ничего подобного, и постепенно пришло понимание, что Кэролайн даже не отдает себе отчета в том, что происходит в действительности. О том, что он отлучается — да, об этом она знала. Но только не о всех тех милях, которые он одолевал, и не о том, что, возвращаясь домой, он нередко дрожал от изнеможения и перегрева на солнце. Когда-то Ральфу казалось, что Кэролайн замечает все, даже малейшее изменение места пробора в его прическе. Но все прошло; опухоль мозга лишила ее наблюдательности точно так же, как вскоре она же лишит Кэролайн и жизни.

И поэтому он бродил, наслаждаясь зноем, несмотря на то, что иногда от этого все плыло перед глазами, а в ушах появлялся неприятный звон; наслаждаясь в основном потому, что от жары у него звенело в ушах; иногда целыми часами в голове стучало так яростно, что Ральф перестал слышать приближающиеся шаги Стража Смерти Кэролайн.

Он очень много бродил по Дерри в тот знойный июль — узкоплечий, седой, лысеющий старик с огромными руками, все еще способными к тяжелой работе. Он брел от Уитчхэм-стрит к Барренс-стрит, от Канзас-стрит к Нейболт-стрит, от Мейн-стрит к Мосту Поцелуев, но чаще всего ноги сами уводили его на запад от Гаррис-авеню, на которой все еще красивая и столь любимая им Кэролайн Робертс в мареве головной боли и морфия теперь доживала свой последний год.

Ноги уносили его в сторону аэропорта. Он шел по дороге — по пути не попадалось ни единого деревца, в тени которого можно было бы укрыться от безжалостного солнца, — пока не начинал чувствовать, как ноги перестают слушаться и подгибаются от усталости, и только тогда Ральф поворачивал обратно.

Частенько он отдыхал в тени площадки для пикников, неподалеку от служебного въезда на летное поле, ожидая, когда же придет второе дыхание.

Вечерами эта площадка становилась местом тусовки подростков, наполненным грохотом рэпа, доносящегося из колонок переносных магнитофонов, но в дневное время она служила пристанищем группы людей, которую Билл Мак-Говерн, друг Ральфа, окрестил Сборищем Старых Кляч Гаррис-авеню.

Старые Клячи собирались здесь, чтобы поиграть в шахматы, выпить джина, просто поболтать. Многих Ральф знал не один год (со Стэном Эберли; например, он учился в школе), и ему было уютно среди них… Пока они не становились слишком назойливыми. Хотя вряд ли их можно было назвать таковыми. Это были янки, воспитанные в традициях старой морали, полагающие, что то, о чем человек не считает нужным говорить, является только его делом — и ничьим больше.

Именно в одну из таких прогулок Ральф впервые осознал, что с Эдом Дипно, проживающим с ним на одной улице, происходит что-то неладное.

В тот день Ральф прошел гораздо больше, чем обычно, возможно потому, что грозовые облака стерли солнце и над Дерри повеяло прохладой. Ральф впал в некое подобие транса, ни о чем не думал, ни на что не смотрел, кроме пыльных носков своих туфель, когда четырехчасовой самолет из Бостона, идя на посадку, стремительно пролетел у него над головой, и хриплый вой реактивных двигателей мгновенно вывел Ральфа из состояния апатии.

Он смотрел, как самолет пролетел над старой трамвайной колеей и ограждением, отмечающим границы аэропорта, смотрел, как тот приблизился к взлетно-посадочной полосе, выпустив голубые струйки дыма, когда шасси коснулись земли. Ральф взглянул на часы, отметив про себя, что самолет опоздал, затем посмотрел на ярко-оранжевую крышу заведения Говарда Джонсона, располагавшегося чуть дальше по дороге. Да, в состоянии транса он прошел более пяти миль, даже не заметив, как быстро пролетело время. «Время Кэролайн», — пробормотал внутренний голос.

Источник

Стивен Кинг

Бессонница

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Табби… и Элу Куперу, который знает правила игры.

Я ни в чем не виноват.

Пролог

Старость – это остров, окруженный смертью.

Хуан Монтальво. О прекрасном

Никто – и тем более Доктор Литчфилд – не сказал Ральфу Робертсу напрямую, что его жена умирает, но пришло время, и Ральф понял это сам, без чьей-либо подсказки. Месяцы между мартом и июнем слились в сплошную кошмарную беготню – это было время бесконечных бесед с врачами, вечерних пробежек в больницу с Каролиной, поездок в другие больницы в другие штаты для каких-то специальных анализов (большую часть времени, проведенного в этих поездках, Ральф не уставал благодарить Бога за то, что у Каролины был страховой полис «Голубого креста», покрывающий часть расходов, связанных с пребыванием в больницах) и самостоятельных изысканий в Публичной библиотеке Дерри: сначала – в поисках чего-то, что могли проглядеть специалисты, потом – просто в поисках надежды, соломинки, за которую можно было бы ухватиться.

Эти четыре месяца были похожи на какой-то жуткий карнавал, куда тебя затащили по пьяни, – на карнавал, где люди на аттракционах действительно кричат от страха, люди, потерявшиеся в зеркальных лабиринтах, теряются по-настоящему, а обитатели Павильона Уродов глядят на тебя с кривыми улыбочками на губах и неподдельным ужасом в глазах. Это странное впечатление возникло у Ральфа еще в середине мая, а когда наступил июнь, он понял, что все эти ребята в больничных покоях норовят впарить ему какие-то шарлатанские снадобья, что исцелением здесь и не пахнет, а веселый скрип карусели уже не мог скрыть траурного похоронного марша, звучащего из динамиков. Да, это был карнавал – карнавал потерянных душ.

В первые недели девяноста второго года Ральф продолжал гнать от себя эти ужасные образы – и еще более страшную мысль, которая маячила там, за ними, – но в начале июля он понял, что дальше обманывать себя уже невозможно. В тот год стояла жуткая жара – такой жары в штате Мэн не было с семьдесят первого года, – и Дерри стал настоящей баней из подернутого дымкой солнца, невыносимой влажности и средней дневной температуры около сотни по Фаренгейту[1]. Город – отнюдь не шумный мегаполис и в более благоприятные времена – теперь окончательно впал в сонный ступор, и в этой жаркой тишине Ральф Робертс впервые услышал, как тикают часы смерти, и понял, что за этот короткий месяц – от прохладного июня до тяжелого душного июля – мизерные шансы Каролины на спасение и вовсе сошли на нет. Она скоро умрет. Может, и даже скорее всего, не этим летом (у докторов на руках обычно имеются кое-какие козыри, и Ральф был уверен, что и на этот раз что-то такое есть), но осенью или зимой – это точно. Человек, с которым он прожил долгие годы, единственная женщина, которую он любил в этой жизни, – умрет. Ральф гнал от себя эти мысли, обзывая себя старым параноиком, но в звенящей тишине жарких летних дней ему непрестанно слышалось это страшное тиканье – иногда ему казалось, что оно доносится даже из стен.

Но все-таки громче всего этот звук был в самой Каролине, и когда она поворачивалась к нему со своим спокойным бледным лицом – чтобы попросить его включить радио, пока она готовит фасоль на ужин, или принести ей мороженого из магазинчика «Красное яблоко», – в эти мгновения он понимал, что и она тоже слышит эти призрачные часы. Он это видел в ее темных глазах: и когда она была еще в сознании, и даже потом – когда ее взгляд уже был затуманен болеутоляющими таблетками, которые она принимала горстями. К тому времени тиканье стало уже очень громким, и в то душное лето, когда Ральф лежал без сна – когда одна простыня весила целую тонну, когда начинало казаться, что все собаки в Дерри воют на луну, – он слушал, слушал, как тикают часы смерти внутри Каролины, и ему представлялось, что его сердце сейчас разорвется от горя и ужаса. Сколько ей еще придется страдать, прежде чем все будет кончено? И сколько еще придется страдать ему? А главное, как ему жить потом, без нее?!

Именно в этот странный и жуткий период своей жизни Ральф начал совершать долгие и даже изнурительные прогулки. Он гулял жаркими летними днями и сумеречными вечерами, иногда он возвращался домой настолько уставшим, что даже не мог поесть. Он все еще ждал и надеялся, что Каролина будет ругать его и отговаривать, что она скажет: «Зачем ты себя истязаешь, старый дурак? Ты точно угробишь себя, если будешь столько ходить по такой жаре!» Но Каролина ничего не говорила, и постепенно он начал понимать, что она скорее всего и не знает об этих его долгих прогулках. Она была в курсе, что он куда-то выходит. Но она ничего не знала о всех тех милях, которые он проходил пешком, и не понимала, что он возвращается совершенно измученным, зачастую дрожа от усталости и едва не схлопотав солнечный удар. А ведь когда-то Ральфу казалось, что она замечает все – даже малейшие изменения в его прическе. Когда-то, но не теперь; опухоль в мозгу уже лишила ее былой наблюдательности, а скоро заберет и жизнь.

И он гулял, наслаждаясь жарой, даже несмотря на то что у него часто кружилась голова и звенело в ушах, – наслаждаясь по большей части именно из-за этого. Иногда у него звенело в ушах несколько часов кряду, причем звенело так громко и голова гудела так сильно, что он не слышал тиканья часов смерти, отмеряющих время, оставшееся Каролине.

Тем летом, в тот жаркий июль, он исходил почти весь Дерри – седой узкоплечий старик с большими руками, еще годными для работы, даже для самой тяжелой работы. Он гулял от Витчам-стрит до Пустошей, от Канзас-стрит до Нейболт-стрит, от Главной улицы до Моста Поцелуев, но чаще всего ноги несли его по Харрис-авеню, где его по-прежнему прекрасная и по-прежнему любимая Каролина Робертс проживала свой последний год в тумане жутких головных болей и морфина, к Окружному аэропорту Дерри – там не росли деревья, и аэропорт был полностью открыт беспощадному летнему солнцу. Он шел вперед, пока ноги чуть ли не отнимались, и только потом поворачивал обратно.

Обычно он останавливался, чтобы перевести дыхание, в тенистой зоне для пикников неподалеку от служебного входа в аэропорт. По ночам здесь собиралась местная молодежь, они пили, курили травку, из магнитофонов доносились рваные звуки рэпа, но днем здесь, как правило, заседала компания – друзья и знакомые Ральфа, – которую его сосед Билл Макговерн называл «Клубом старперов с Харрис-авеню». Старперы собирались почти каждый день, чтобы поиграть в шахматы, попить джина или просто потрепаться. Многих из них Ральф знал долгие годы (а со Стэном Эберли они вместе ходили в начальную школу), и ему с ними было вполне комфортно… пока они не становились слишком настырными. Большинство, кстати, вели себя очень тактично. В основном это были настоящие янки, как говорится, старой закалки, и они придерживались того принципа, что человек сам выбирает, о чем ему говорить с другими, и не надо его донимать расспросами.

Как раз во время одной из таких прогулок Ральф впервые заметил, что с его соседом Эдом Дипно творится что-то неладное.

В тот день Ральф прошел по продолжению Харрис-авеню гораздо дальше, чем ходил обычно, может быть, из-за того, что на небе собирались тучи, закрывшие солнце, и временами дул прохладный ветерок. Он впал в некое подобие прострации – шел вперед, не думая ни о чем и глядя только себе под ноги. А потом самолет рейса 445 United Airlines из Бостона пролетел у него почти над головой, возвращая его обратно в мир зубодробительным скрежетом моторов.

Перейти на страницу:

Источник

Стивен Кинг

Бессонница

Табби… и Элу Куперу, который знает правила игры.

Я ни в чем не виноват.

Пролог

Старость – это остров, окруженный смертью.

Хуан Монтальво. О прекрасном

В первые недели девяноста второго года Ральф продолжал гнать от себя эти ужасные образы – и еще более страшную мысль, которая маячила там, за ними, – но в начале июля он понял, что дальше обманывать себя уже невозможно. В тот год стояла жуткая жара – такой жары в штате Мэн не было с семьдесят первого года, – и Дерри стал настоящей баней из подернутого дымкой солнца, невыносимой влажности и средней дневной температуры около сотни по Фаренгейту [1]. Город – отнюдь не шумный мегаполис и в более благоприятные времена – теперь окончательно впал в сонный ступор, и в этой жаркой тишине Ральф Робертс впервые услышал, как тикают часы смерти, и понял, что за этот короткий месяц – от прохладного июня до тяжелого душного июля – мизерные шансы Каролины на спасение и вовсе сошли на нет. Она скоро умрет. Может, и даже скорее всего, не этим летом (у докторов на руках обычно имеются кое-какие козыри, и Ральф был уверен, что и на этот раз что-то такое есть), но осенью или зимой – это точно. Человек, с которым он прожил долгие годы, единственная женщина, которую он любил в этой жизни, – умрет. Ральф гнал от себя эти мысли, обзывая себя старым параноиком, но в звенящей тишине жарких летних дней ему непрестанно слышалось это страшное тиканье – иногда ему казалось, что оно доносится даже из стен.

Источник