Черты физиологического очерка во сне обломова

Определённые подвижки общественного сознания в середине девятнадцатого века послужили причиной появления такого жанра, как физиологический очерк. Некрасов и Белинский, создавая альманахи так называемой новой школы, словно пытались вернуть литературную деятельность России в воинствующую принципиальность рылеевской и бестужевской “Полярной звезды”. Достаточно большую группу писателей объединила передовая идеология того времени, поэтому понимание творческих задач коренным образом изменилось.

Задачи реализма

Революционеров-дворян давно сменили революционеры-демократы, поэтому на смену гражданскому романтизму пришло творчество реалистического плана. Физиологический очерк стал одной из самых ярких примет предреволюционного времени. Само слово “физиология” к литературе применили вовсе не создатели и не приверженцы новой школы. Оно появилось гораздо раньше.

Ф. Кони ещё в 1841 году публиковал в “Литературной газете” миниатюрные иронические зарисовки со смешными названиями: “Физиология женской красоты”, “Физиология носа”, например. Переводчики тех же лет принесли из французского “Физиологию парижских театров” и “Физиологию женатого человека”.

Современное понимание этого слова совсем не соответствует тому, что подразумевали под ним современники Некрасова. Русская литература 19 века видела его как исследование бытового уклада и нравов в определённой профессиональной или социальной среде.

Физиология Петербурга

Писатели-исследователи нового направления в литературе решили выступить перед читателем с физиологией Петербурга. Причём не официальную, парадную сторону этого крупнейшего торгового и административного центра они творчески рассмотрели, а жизнь его социального дна. Физиологический очерк как жанр пополнился дотошно написанными картинами простонародного быта, к тому же самых дальних его закулисных сторон, то есть закоулков и трущоб.

Так, Владимир Даль принёс очерк о петербургском дворнике, Иван Иванович Панаев описал петербургского фельетониста, Александр Кульчицкий – петербургский омнибус, а Евгений Гребенка – петербургскую сторону… Писателям пришлось окунуться в эту натуру с головой, чтобы как можно более тщательно рассмотреть все детали не очень знакомого им мира низов.

Мир подробностей

Физиологический очерк в русской литературе того времени был нехорош тем, что интересовался физиологией слишком вплотную, то есть интерес этот становился самодовлеющим. Изображение бытовых, портретных, речевых или психологических деталей напрочь забивало самые главные задачи писателя, даже выразить сочувствие бедноте не всегда получалось.

Подобные падения в натурализм – в самом узком смысле этого понятия – делали писателя уязвимым для критики. Хотя художественное освоение общественной жизни, конечно же, продвигалось. Нравоописательность становилась не только проблематикой произведения, но и жанром, и композицией.

Характеры героев раскрывались посредством описания повседневного бытового уклада, повествованию отводилось всё меньше места, сюжетостроение сходило на нет, поскольку преобладала очерковость – отдельные картины и бытовые сцены, связанные не сюжетом, не единым действием, а одной идейной проблемой.

Физиология крестьянства

Жанр физиологического очерка стремительно входил в моду, становился новым словом в литературе 1840-х годов. Петербургом писатели не ограничились. Интерес к жизни крестьянина, его крепостной доле тоже был очень велик. В раскрытии этой темы особо отличились молодые писатели: Григорович (“Антон Горемыка” и “Деревня”), Даль (“Русский мужик”), Герцен (“Сорока-воровка”).

Особо нужно отметить Некрасова и его стихотворение “В дороге”, где очень талантливо передан образ обычной крестьянки, хотя и весьма одарённой, но погубленной крепостничеством. Так же хорошо влился в направление реализма с физиологией русской деревни Иван Тургенев, который с 1847 года начал публиковать очерки из помещичьей и крестьянской жизни.

Сочувствие критики

Развитию нового жанра очень сочувствовал Белинский. Он старался теоретически обосновать появление, своеобразие и нужность такого явления, как физиологический очерк. Определение его как одного из жанров журналистики либо эссеистики, исследующего определённый социальный класс, а также его устои, ценности и среду обитания, дано в обзорных статьях критика, где он характеризует новые повести из жизни крестьянства. Обычно работам писателей в этом жанре Белинский давал высокую оценку.

Композиционные особенности удостоились его особого внимания. Белинский считал, что физиологический очерк не должен становиться ни повестью, ни романом. Так, критикуя Григоровича, он отметил талант писателя к очеркам общественного быта, но упрекал “Деревню” повествовательностью. Недостатки этого произведения, по мнению Белинского, в том, что в очерке все картины деревенского быта должны быть внешне лишены всякой связи, но дышать должны одной мыслью.

Бытовой очерк

Новое направление в литературе складывалось не сразу, как участники, так и основные тенденции творчества выявлялись постепенно. Белинский был уверен, что началось бытописательство с Гоголя, который внёс в литературу новые и настолько яркие элементы, что породили множество подражателей, именно Гоголь показал обществу истинное созерцание русского романа, потому именно с него и начался новый период нашей литературы.

Из последователей Николая Васильевича Белинский выделял Владимира Соллогуба с его повестями “Два студента”, “История двух галош”, “Медведь” и “Аптекарша”. Соллогуб, этот консерватор-аристократ, и тот увидел пустоту светской жизни, противопоставляя ей искренность и честность людей из низшего сословия. Белинский отметил, что глубокой веры и горячих убеждений у Соллогуба нет, потому местами изображение получается равнодушным. Однако присутствующие простота и точное чувство действительности делают повести Соллогуба чрезвычайно ценными.

Воспитательная роль

Особо хорошо видны черты физиологического очерка во “Сне Обломова”. Характер героя угадывается по всем описанным Гончаровым вещам, что окружают его. Будто бы благостно всё, но даже благость не говорит об удовлетворении Обломова собственной жизнью. Настоящее его положение пусто и убого, и герой это осознаёт.

Снится ему детство, которое прошло в патриархальной Обломовке, где любознательному и резвому мальчугану не позволяли самому даже одеться. Трудятся там только слуги. Сон переносит Обломова в момент для его жизни не такой уж и заметный, но поворотный. Как и в детстве, теперь-то уже всё осознавший Обломов, и проснувшись, никуда не повернул.

Неоправдавшиеся надежды

Были писатели, которых Белинский решительно ставил в первый ряд русской литературы, несмотря на то что сам видел некоторые недостатки письма их, но был уверен, что писатели всё смогут преодолеть.

Надеждой критика был, например, И. И. Панаев, чьи повести “Барыня”, “Онагр”, “Актеон” и другие назывались не менее, чем замечательнейшими явлениями русской литературы 19 века. Он отмечал, что в этих повестях исключительно много верного, характеристического, ловко и цепко схваченного. Видел Белинский и нечто колеблющееся, нерешительное, неустановившееся, но объяснял это незрелостью замечательного таланта. На самом деле таковы были свойства мышления автора, преодолеть которые ему так и не удалось.

Также превозносил критик и повести В. И. Даля, где находил подробности исключительно художественные, изумительно верные черты быта купеческого. Повесть “Денщик” он вообще внёс в сокровищницу русской литературы. И восторженно повторял, что после Гоголя Даль – единственно первый талант, истинный поэт физиологического очерка. На самом деле Даль велик вовсе не художественной литературой, и будущее довольно быстро расставило приоритеты.

Мир фантазий против суровой правды

Это сейчас все мы знаем, что есть правда жизни и правда литературы, и совершенно верно, что вторая искусству гораздо более дорога. А в девятнадцатом веке писатели шли непроторённой дорогой в поисках настоящего литературного реализма. Белинский писал об огромной разнице между направлением, манерой, содержанием и духом литературы старой и новой школы. Старые повести изображали мир фантазии, а новые – действительную жизнь.

Новая школа организационно окончательно оформилась, когда к Белинскому присоединились ещё более молодые писатели – Григорович, Некрасов, чуть позже – Достоевский. Тогда и были собраны и изданы под редакцией Некрасова три альманаха: два тома “Физиологии Петербурга” и “Петербургский сборник”, которые стали своего рода манифестом этого литературного направления. Там заключались и перечень творческих принципов (предисловие Белинского), и путь творческого осуществления.

Естественно, без шедевров не остался и этот довольно-таки примитивный жанр – с такими-то авторами. Здесь прежде всего нужно назвать тургеневские “Записки охотника”: при исполнении всех принципов написания физиологического очерка все восемь жанровых картин получились образчиками самого высокого поэтического слова. Плюс – антикрепостническая мысль, которая сопровождает читателя на всём протяжении “Записок”.

Старый новый журнал

С 1847 года начал выходить абсолютно обновлённый “Современник”, ставший органом самого передового российского литературного движения. Невзирая на смену главных редакторов (зиц-председателей), правил журналом целиком и полностью Н. А. Некрасов. Двадцать лет этот журнал был самым востребованным в стране.

Произведения, публиковавшиеся в “Современнике” и “Отечественных записках”, явно были шире и полнее физиологического очерка, а творческие приёмы, использовавшиеся авторами, не ограничивались бытовыми подробностями жизни персонажей. Здесь была опубликована “Обыкновенная история” Гончарова, здесь вышла вторая часть прекрасного романа Герцена “Кто виноват?”. Весь роман был опубликован в приложении к “Современнику”. Появился М. Е. Салтыков (пока не Щедрин) со своими первыми повестями. И Фёдор Достоевский. Русская литература 19 века посредством физиологического очерка нашла и освоила новое направление, а не школу, – реализм.

«Сон Обломова». (Анализ эпизода из романа И.А.Гончарова «Обломов».)

План.

I. Место эпизода «Сон Обломова» в произведении.

II. Сон Обломова как шаг к уяснению обломовщины.

1. Идиллический пейзаж Обломовки.

2. Гармоничность и размеренность жизни «благословенного богом уголка»:

3. Время и пространство Обломовки:

а) ограниченность пространства;

б) неизменность жизни обломовцев.

4. Обычаи и обряды обломовцев:

а) мифическое сознание людей;

б) особое отношение к приметам.

5. Мифический характер сна.

III. Сон Обломова – ключ к пониманию характера героя.

В романе И. А. Гончарова «Обломов» ключевое место занимает эпизод «Сон Обломова». Он помогает более полно и глубоко

раскрыть образ главного героя. Рассмотреть его мечты представления о жизни на подсознательном уровне, то есть с помощью

сна.

Сон Обломова переносит нас в Обломовку. Там человеку уютно жить, у него не возникает ощущения неустроенности быта,

незащищённости перед огромным миром. Природа и человек слиты, едины, и, кажется, небо, которое способно защитить

обломовцев от всех внешних проявлений, “там ближе к земле”, и это небо распростёрлось над землёй, как домашняя кровля.

Нет там ни моря, которое будоражит человеческое сознание, ни гор и пропастей, которые похожи на зубы когти дикого зверя,

а вся территория вокруг представляет собой «ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей». Такая атмосфера мира

Обломовки передаёт полное согласие, гармонию в этом мире, а «сердце так и просится спрятаться в этот забытый всеми

уголок и жить никому неведомым счастьем».

«Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю». В газетах не прочесть чего-нибудь страшного об этом

«благословенном богом уголке». Не было там никаких «странных небесных знамений»; не водится там ядовитых гадов; «саранча

не залетает туда; нет ни львов, ни тигров, ни даже волков и медведей, потому что нет лесов. Все в Обломовке спокойно,

ничто не отвлекает и не угнетает. Нет в ней ничего необычного, даже «поэт или мечтатель не остались бы довольны общим

видом этой скромной и незатейливой местности». В Обломовке царит полная идиллия.

Идиллический пейзаж неотделим от конкретного пространственного уголка, где жили отцы и деды, будут жить дети и внуки.

Пространство Обломовки ограничено, оно не связано с другим миром. Конечно, обломовцы знали о том, что в восьмидесяти

верстах от них находится губернский город, но редко ездили туда, знали и о Саратове, и о Москве, Питере, “что за Питером

живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, тёмный мир, неизвестные страны, населённые

чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак — и, наконец, всё оканчивалось той рыбой, которая

держит на себе землю”.

Никто из жителей Обломовки не стремится выйти из этого мира, ибо там — чужое, враждебное, их вполне устраивает

счастливое “житьё-бытьё”, и их мир — самостоятельный, целостный и завершённый.

Жизнь в Обломовке протекает как будто по ранее запланированной схеме, спокойно и размерено. Ничто не тревожит ее

жителей. Даже «правильно и невозмутимо совершается там годовой круг».

Строго ограниченное пространство живёт по своим вековечным традициям, ритуалам. Любовь, рождение, брак, труд, смерть —

вся жизнь Обломовки сводится к этому кругу и так же неизменна, как смена времён года.

Любовь в Обломовке носит совсем иной характер, чем в реальном мире, она не может стать каким-то переворотом в душевной

жизни человека, она не противостоит другим сторонам жизни. Любовь-страсть противопоказана миру обломовцев, они “плохо

верили… душевным тревогам, не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись, как огня,

увлечения страстей”. Ровное, спокойное переживание любви естественно для обломовцев.

Существенное место в жизни обломовцев занимают обряды и ритуалы. “И вот воображению спящего Ильи Ильича начали…

открываться сначала три главные акта жизни, разыгравшиеся как в его семействе, так и у родственников и знакомых: родины,

свадьба, похороны. Потом потянулась пёстрая процессия весёлых и печальных подразделений её: крестин, именин, семейных

праздников, заговенья, разговенья, шумных обедов, родственных съездов, приветствий, поздравлений, официальных слёз и

улыбок”.

Кажется, что вся жизнь обломовцев состоит только из одних обрядов и ритуальных праздников. Всё это свидетельствует об

особом сознании людей — мифическом сознании. То, что для обыкновенного человека считается вполне естественным, здесь

возведено в ранг мистического бытия — обломовцы смотрят на мир как на таинство, святость. Отсюда особое отношение к

времени суток: вечернее время особо опасное, послеобеденное время сна обладает могущественной силой, которая управляет

жизнью людей. Есть здесь и таинственные места — овраг, например. Отпуская Илюшу гулять с няней, мать строго наказывала

“не пускать его в овраг, как самое страшное место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией”.

Особое отношение у обломовцев к приметам: в них мир подаёт человеку знаки, предупреждает его, диктует свою волю. Если в

зимний вечер погаснет свеча, то в ответ “все встрепенутся: “Нечаянный гость!” — скажет непременно кто-нибудь”, и дальше

начнётся самое заинтересованное обсуждение этого вопроса, кто бы это мог быть, но в том, что гость будет, в этом никто

не сомневается. Мир обломовцев абсолютно свободен от каких-либо причинно-следственных связей, которые очевидны для

аналитического ума. Вопрос “почему?” — это не обломовский вопрос. “Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю,

— они не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то

Марфа или Степанида — ведьма, они будут бояться и барана, и Марфы: им и в голову не придёт спросить, отчего баран стал

не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да ещё накинутся на того, кто бы вздумал усомниться в этом”.

Мистическое восприятие мира уводит обломовцев от истинного его познания, следовательно, и от борьбы с ним, тем самым

обеспечивает миру какую-то надёжность, неизменность.

4. Мифический характер сна.

Масштаб сна позволяет разглядеть в нём черты античного мира. Античные реминисценции постоянно присутствуют в тексте

сна. Уже в самом его начале читаем: “Небо там, кажется… ближе жмётся к земле, но не с тем, чтобы метать сильнее

стрелы, а разве только, чтоб обнять её покрепче, с любовью… чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяческих

невзгод”. Это описание точно рифмуется с мифом о браке Земли с Небом — Геи с Ураном. Отсюда возникает образ мира,

который весь заключён в любовные объятия; он несёт в себе утопию “золотого века”.

Вернёмся к начальным фрагментам сна. Почему стихия, “дикость и грандиозность” моря вызывает у автора неприятие? Всё это

не соответствует умиротворённости жизни обломовцев, романтический пейзаж не в их духе, он тревожит сердце, он может быть

опасен. Эта стихия не из “золотого века”, где всё говорит об идиллическом восприятии мира.

Детство Ильи Ильича Обломова. Какие внутренние силы Обломова увяли, какие развились его воспитанием, образованием?

Любознательность, активное участие в любых проявлениях жизни, сознательное отношение к жизни, трудолюбие — всё это

утрачено под влиянием чрезмерной опеки матери, няни, слуги.

В то же время развились черты мечтательности, воображения, поэтического восприятия жизни, широта души, добродушие,

мягкость, утончённость. Все эти черты — результат воздействия сказок, таинственного восприятия жизни, её мифологизация.

Сон Обломова выдержан в духе идиллии. Он не пророчествует, не предупреждает, он своеобразный ключ к пониманию характера

героя. “Сон Обломова — этот великолепнейший эпизод, который останется в нашей словесности на вечные времена, — был

первым, могущественным шагом к уяснению Обломова с его обломовщиной”, — писал критик Александр Васильевич Дружинин.