Бессонница автор стивен кинг

Стивен Кинг

Бессонница

Посвящается Тэбби… и Эду Куперу, знакомому с правилами игры. И в этом моей вины нет.

ПРОЛОГ. УХОД СТРАЖА СМЕРТИ (I)

1

Никто — и уж тем более доктор Литчфилд — не пришел к Ральфу Робертсу и не сказал, что его жена умирает; в конце концов Ральфу все стало ясно и без слов. Время между мартом и июнем показалось ему бесконечным, суетным кошмаром — утомительна долгие беседы с врачами, нескончаемая вереница вечеров, проведенных у изголовья Кэролайн в клиниках, несметное количество поездок в лечебные центры других штатов для проведения специальных обследований (слава Богу, что хоть стоимость всех этих вояжей покрыла медицинская страховка Кэролайн), собственные изыскания в публичной библиотеке Дерри: сначала в поисках ответов на то, что специалисты могли проглядеть, затем просто в поисках надежды на ту последнюю соломинку, за которую можно было бы ухватиться.

Эти четыре месяца ассоциировались в сознании Ральфа с пьяным угаром какого-то безумного карнавала — катающиеся на карусели вскрикивают от неподдельного ужаса, блуждающие в зеркальном лабиринте, в его недрах, а обитатели Аллеи Ужасов фальшиво улыбаются, но в их глазах застыл жуткий страх. Ральф начал замечать все эти вещи в начале мая, с приходом же июня стал понимать, что так называемые светила медицины — лишь жалкие знахари, а хор подбадривающих уверений уже не мог скрыть того факта, что из громкоговорителей доносится похоронный марш. Это был карнавал, все правильно — карнавал погибших душ.

В начале лета 1992 года Ральф продолжал отгонять от себя страшные видения — и еще более ужасную мысль, кроющуюся за ними, — но по мере того, как июнь уступал место июлю, делать это стало практически невозможно. Над центральным Мэном распласталось самое жаркое лето начиная с 1971 года, и Дерри кипел в котле подернутого дымкой солнца, влажности и дневной температуры, превышающей 90 градусов по Фаренгейту. Городок — даже в лучшие свои времена вряд ли претендующий на титул суматошного мегаполиса — впал в полнейший ступор, и именно в этой тишине Ральф Робертс впервые услышал постукивание посоха Стража Смерти и понял, что в промежутке между прохладной зеленью июня и прожаренной неподвижностью июля слабенькие шансы Кэролайн превратились в ничто. Ей суждено было умереть. Может быть, не этим летом — врачи уверяли, что у них в запасе еще осталась парочка трюков, и Ральф не сомневался в этом, — но уж осенью или зимой наверняка. Его давний и верный друг, единственная женщина, которую он беззаветно любил, умирала.

Он пытался отбросить саму мысль о возможности подобного, называя себя отвратительным старым идиотом, но в задыхающейся тишине этих длинных знойных дней Ральф всюду слышал приближающееся постукивание неотвратимого — казалось, даже от стен исходило дыхание смерти.

Но еще сильнее это постукивание слышалось в самой Кэролайн, и, когда она поворачивала к нему свое спокойное бледное лицо — то обращаясь с просьбой сделать радио погромче, чтобы послушать передачу, пока она чистит бобы на ужин, то спрашивая, не сходит ли он в «Красное яблоко», чтобы купить ей эскимо, — Ральф видел, что она тоже знает об этом присутствии.

Он замечал это знание в ее темных глазах поначалу только тогда, когда Кэролайн смотрела на него ясно и прямо, но позже он научился распознавать его и в ее затуманенном от принимаемых обезболивающих взгляде. К тому времени поступь смерти стала уже слишком явной, и, лежа в постели рядом в эти жаркие летние ночи, когда даже простыня казалась десятипудовой, а все собаки Дерри выли на луну, Ральф прислушивался к постукиванию Стража Смерти, стучащего внутри Кэролайн, и ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется от горя и страха. Сколько еще придется страдать Кэролайн, прежде чем наступит конец? Сколько еще придется страдать ему самому? И как же он сможет жить без нее?

Именно в этот исполненный неизвестности период Ральф стал совершать такие длительные, изматывающие прогулки в жаркие, тягучие летние сумерки, что часто, вернувшись домой, не находил в себе сил даже поужинать. Он ожидал, что Кэролайн станет бранить его за то, что он пропадает Бог весть где, выговаривая: «Наступит ли этому конец, старый дурак? Ты же убьешь себя, если будешь разгуливать в такую жару!» Но она не делала ничего подобного, и постепенно пришло понимание, что Кэролайн даже не отдает себе отчета в том, что происходит в действительности. О том, что он отлучается — да, об этом она знала. Но только не о всех тех милях, которые он одолевал, и не о том, что, возвращаясь домой, он нередко дрожал от изнеможения и перегрева на солнце. Когда-то Ральфу казалось, что Кэролайн замечает все, даже малейшее изменение места пробора в его прическе. Но все прошло; опухоль мозга лишила ее наблюдательности точно так же, как вскоре она же лишит Кэролайн и жизни.

И поэтому он бродил, наслаждаясь зноем, несмотря на то, что иногда от этого все плыло перед глазами, а в ушах появлялся неприятный звон; наслаждаясь в основном потому, что от жары у него звенело в ушах; иногда целыми часами в голове стучало так яростно, что Ральф перестал слышать приближающиеся шаги Стража Смерти Кэролайн.

Он очень много бродил по Дерри в тот знойный июль — узкоплечий, седой, лысеющий старик с огромными руками, все еще способными к тяжелой работе. Он брел от Уитчхэм-стрит к Барренс-стрит, от Канзас-стрит к Нейболт-стрит, от Мейн-стрит к Мосту Поцелуев, но чаще всего ноги сами уводили его на запад от Гаррис-авеню, на которой все еще красивая и столь любимая им Кэролайн Робертс в мареве головной боли и морфия теперь доживала свой последний год.

Ноги уносили его в сторону аэропорта. Он шел по дороге — по пути не попадалось ни единого деревца, в тени которого можно было бы укрыться от безжалостного солнца, — пока не начинал чувствовать, как ноги перестают слушаться и подгибаются от усталости, и только тогда Ральф поворачивал обратно.

Частенько он отдыхал в тени площадки для пикников, неподалеку от служебного въезда на летное поле, ожидая, когда же придет второе дыхание.

Вечерами эта площадка становилась местом тусовки подростков, наполненным грохотом рэпа, доносящегося из колонок переносных магнитофонов, но в дневное время она служила пристанищем группы людей, которую Билл Мак-Говерн, друг Ральфа, окрестил Сборищем Старых Кляч Гаррис-авеню.

Старые Клячи собирались здесь, чтобы поиграть в шахматы, выпить джина, просто поболтать. Многих Ральф знал не один год (со Стэном Эберли; например, он учился в школе), и ему было уютно среди них… Пока они не становились слишком назойливыми. Хотя вряд ли их можно было назвать таковыми. Это были янки, воспитанные в традициях старой морали, полагающие, что то, о чем человек не считает нужным говорить, является только его делом — и ничьим больше.

Именно в одну из таких прогулок Ральф впервые осознал, что с Эдом Дипно, проживающим с ним на одной улице, происходит что-то неладное.

2

В тот день Ральф прошел гораздо больше, чем обычно, возможно потому, что грозовые облака стерли солнце и над Дерри повеяло прохладой. Ральф впал в некое подобие транса, ни о чем не думал, ни на что не смотрел, кроме пыльных носков своих туфель, когда четырехчасовой самолет из Бостона, идя на посадку, стремительно пролетел у него над головой, и хриплый вой реактивных двигателей мгновенно вывел Ральфа из состояния апатии.

Он смотрел, как самолет пролетел над старой трамвайной колеей и ограждением, отмечающим границы аэропорта, смотрел, как тот приблизился к взлетно-посадочной полосе, выпустив голубые струйки дыма, когда шасси коснулись земли. Ральф взглянул на часы, отметив про себя, что самолет опоздал, затем посмотрел на ярко-оранжевую крышу заведения Говарда Джонсона, располагавшегося чуть дальше по дороге. Да, в состоянии транса он прошел более пяти миль, даже не заметив, как быстро пролетело время. «Время Кэролайн», — пробормотал внутренний голос.